Он казался озабоченным. Есениус догадывался о причинах. Петипрсты был ревностный католик, и его, конечно, радовало вторжение чужеземцев. Он с опасением следил за ходом боев, протекавших не так, как желала того императорская партия.

— Простите, доктор, что я пришел к вам именно теперь, когда во всем городе волнение. Но дело очень спешное… Ведь вы слышали о несчастных монахах, которых замучили у панны Марии Снежной? Что вы скажете на это? Ужас! Ужас! Одиннадцать душ погублено. Да увенчает их отец небесный мученическим венцом!.. Ох, и разболтался же я, а о главном-то и позабыл. Вы знаете, доктор, — тут Петипрсты наклонился к Есениусу и понизил голос до шепота, — одному из несчастных монахов удалось вырваться из когтей этих дьяволов…

Петипрсты говорил взволнованно, торопливо, не давая Есениусу вставить слово. Но Есениус прервал его и спросил мрачно:

— Почему вы называете их дьяволами? Они убеждены были, что их действия являются справедливой расплатой за вину монахов. Ведь монахи укрыли двоих кирасиров.

Петипрсты всплеснул руками.

— Но ведь это неправда! А если даже это и правда, разве святая церковь не дает с незапамятных времен убежища всем несчастным?

Есениус не знал, что на это ответить. Если кирасиры действительно просили об убежище, монахи не могли им отказать. Но кто мог разъяснить это негодующему, глухому от ненависти народу?

Ох, тяжко быть судьей в таком деле!

— Вы только для того и пришли ко мне, чтобы рассказать о монахах?

Петипрсты опомнился.

— Нет, нет, дело совсем иного рода, но связано с монахами. Как я уже говорил, один из монахов спасся. Он прыгнул с крыши да так и лежит с другой стороны монастырской ограды. У него переломаны ноги, и добрые люди отнесли несчастного к миноритам[36] у Святого Гавла. Я знаком с привратником миноритов. Он знает, что вы у меня живете. И вот он пришел ко мне и просит, ради бога, умолить вас посетить несчастного монаха. Он жестоко страдает…

Есениус слушал Петипрсты с неприятным чувством. Ему было не по сердцу, что к нему обращаются с такой просьбой. Это, пожалуй, похуже случая с внучкой раввина…

— Почему же привратник не обратился к какому-нибудь врачу-католику?

Петипрсты был, по-видимому, готов к такому вопросу.

— Никто из них с вами не сравнится. Возможно, этому бедняге придется отрезать ногу. И привратник говорит, что это можете сделать только вы… — Он умоляюще посмотрел на Есениуса.

Когда Есениус вошел в келью привратника, старый монах спросил:

— Вас послал мой друг Петипрсты?

— Нет, меня послала моя совесть, — ответил Есениус и выдержал долгий, испытующий взгляд привратника.

И то, как ответил Есениус, и то, как он держался, понравилось монаху. Морщинистое лицо его смягчилось.

— Пусть отец небесный отплатит вам за это! Нам дорога помощь иноверца. Все мы дети божьи, — добавил он быстро, как будто в оправдание.

Когда они вошли, взгляд Есениуса остановился на небольшом распятии, стоявшем на столе у постели больного монаха. Другой монах стоял на коленях у кровати и читал вслух латинские молитвы.

— Оставьте нас ненадолго, брат Эгидий, — приказал привратник.

И монах послушно вышел.

Привратник обратился к больному:

— Брат Бонавентура, это доктор Есениус, личный врач его императорского величества, он вас вылечит…

Есениус уже хотел осмотреть раны монаха, но брат Бонавентура резким движением руки остановил доктора раньше, чем тот успел прикоснуться к нему.

— Не прикасайтесь ко мне! Я не хочу, чтобы вы лечили меня! — воскликнул он, и в глазах его вспыхнули ненависть и страх.

Привратник подошел к больному и стал уговаривать его:

— Успокойтесь, брат Бонавентура, доктор Есениус знаменитый врач.

— Нет, нет! — защищался монах. — Я совершу смертный грех, если позволю еретику прикоснуться ко мне!

— Но, брат Бонавентура, одумайтесь! Доктор Есениус личный врач его императорского величества, и если император не боится смертного греха…

— Нет, нет, не хочу! — кричал монах, глядя на Есениуса, как будто тот был самим дьяволом. — Это еретик! Его подослали эти подручные сатаны, которые сбросили отца Ансельма и отца Марка с крыши и погубили всех братьев. Он пришел отравить меня… Прочь! Прочь! Уходите прочь!

— Не бойтесь, брат Бонавентура, доктор Есениус не имеет никакого злого умысла. Он искренне желает помочь вам. А вам нужна помощь врача.

— Да, мне нужна помощь, но не его! — кричал больной, с ненавистью глядя на Есениуса. — Лучше мне умереть, чем благодарить за спасение жизни еретика.

— Вы не смеете так говорить, брат Бонавентура, — остановил его привратник. — Я запрещаю вам. За спасение жизни вы будете благодарить господа нашего, а не доктора Есениуса. С жизнью нельзя обращаться столь легкомысленно, как это делаете вы. Значит, божий промысел не судил вам умереть, если вы спаслись. И ми должны сделать все, чтобы вы как можно скорее выздоровели. Позвольте доктору хоть посмотреть ваши раны. Не сопротивляйтесь, прошу вас!

Монах слушал молча и устало. У него больше не было сил сопротивляться.

Есениус снял повязку. Правая нога более всего пострадала от падения. Голенная кость была сломана и прорвала кожу, а колено было раздроблено; верно, монах при падении ударился о камень. Кроме того, левая нога монаха была вывихнута, а ссадины и синяки покрывали все тело.

— Правую ногу придется отнять, — тихо сказал Есениус, взглянув на привратника.

Тот молча кивнул.

— Это единственная возможность спасения, — произнес Есениус. — Иначе ногу поразит гангрена.

Долго привратник уговаривал брата Бонавентуру. Тот желал лучше умереть, чем жить калекой. Наконец молодость и воля к жизни победили, и он согласился.

Есениус начал готовиться к операции. Монаха перенесли в кресло с высокой спинкой и дали ему отвар из маковых зерен и некоторых других трав — такие средства всегда имелись в монастыре. Когда все было приготовлено и инструменты прокалены, Есениус потребовал два ремня, которыми крепко стянул ногу в двух местах, близко одно от другого. Тем самым он остановил приток крови в ногу и сделал ее менее чувствительной.

Двое сильных монахов держали брата Бонавентуру, пока Есениус резал ногу…

Он спас монаху жизнь — и, однако, уходил домой грустный. Только сегодня он понял, какую пропасть разверзает между людьми религиозная ненависть. Он перебрал в мыслях события последних лет, борьбу сословий с императором, борьбу между обоими королями-братьями и, наконец, последние события — от ночного вторжения врагов до этой ампутации.

Есениус с трудом поборол сомнение, которое возникло в глубине его души. В самом ли деле все это из-за религии?

Голос сомнения не умолкал. Дело не только в вере. Люди убивают друг друга за власть!

Есениус испугался этого внутреннего голоса и сразу же заставил его замолчать.

Нет, нет, это неправда! Это дьявол искушает его, хочет ослабить его веру, чтобы легче потом заполучить его душу.

Он сжал кулаки и прошептал невидимому врагу:

— Apage, satanas! Apage![37]

Рудольф и сам не думал, что его тщательно подготовленный план потерпит полное крушение. Пражские ополченцы стойко сопротивлялись пассауской армии генерала Рамэ. Сословия не хотели вступать в переговоры с пассаусцами и сражаться против Матиаша, — они отправили к Матиашу специальных послов с просьбой о помощи. И Матиаш с великой радостью воспользовался случаем отнять у брата власть. Он оставил ему только императорский титул, отобрав все земли, которые были еще под властью императора, и чешскую королевскую корону. Матиаша мало заботило, что во время его коронации Рудольф заперся в самом отдаленном крыле Града и оплакивал там утраченное могущество.