— Придет время — и наша правда засияет ярче солнца.
Приблизился палач Мыдларж с ножом в руке и проговорил:
— Простите меня, доктор!
Есениус кивнул. Ему показалось, что в глазах палача стояли слезы…
Нож блеснул на солнце…
…И воздух прорезал пронзительный женский вопль:
— Боже милостивый, и как ты смотришь на такой ужас?
Протяжный крик казался стоном Мелузины в трубе, от которого стынет кровь и останавливается дыхание.
Последний взгляд осужденного — и милосердный удар меча избавил измученную голову навсегда от забот и волнений, а сердце от боли.
На другой день небо низвергло потоки слез над поруганной красавицей Прагой.
Никому не хотелось идти на дождь, и все же что-то гнало жителей Праги из дому. Любопытство и ужас, эти две противоположные силы, которые держали их вчера на Староместской площади, еще владели ими. И сегодня, подчиняясь этой неодолимой власти, с самого рассвета тянулись они к Мостецкой башне.
Люди шли разные. Одни прощались вчера на Староместской площади с живыми и пришли теперь поклониться мертвым, а другие, те, что торжествовали вчера, пришли сегодня насладиться пьянящей победой: радостью наполнялись их сердца при взгляде на тела поверженных врагов.
Среди первых были доктор Вавринец Адамек и его жена Зузанка.
Они пришли очень рано. Молча остановились под башней сначала со стороны города, потом перешли на Каменный мост. Они повернулись спиной к Граду и обратили свои взоры к самой крыше башни, где на железных прутьях висело шесть голов. А другие шесть были с другой стороны.
Среди тех шести, которые видны были с моста, была и прекрасная голова доктора Есениуса. Его четвертованное тело было насажено на колы за городскими воротами, там, где проходила дорога на Белую Гору.
Косой дождь мешался со слезами на Зузанкином лице, этот же дождь сослужил последнюю службу и головам мучеников. Смыл с них засохшую кровь и следы пыли. Очистил их.
Молодая чета стоит на покрытом древней славой мосту; они стараются оживить в памяти восторженные слова, которыми Есениус вспоминал свой приезд в Прагу, свою первую встречу с ней.
Теперь он глядит на нее мертвым взором; кто знает, как долго он будет смотреть так на красоту, которой не мог вдосталь налюбоваться при жизни. Он старался порвать путы, связывающие его с Прагой. Но его душа болела тоской по ней. Она была его судьбой. Он вернулся. Должен был возвратиться, как неверный возлюбленный возвращается к своей настоящей великой любви, как измученный жизнью блудный сын возвращается к матери, чтобы припасть к ее ногам.
Дождь бьет по каменной ограде моста, ветер раскачивает ветви деревьев на Кампе, и Влтава поет монотонную песню о вечном коловращении жизни. Жаль, что людям непонятны слова песни. Возможно, они принесли бы утешение им, поведали, что борьба за великие цели — это самое прекрасное в жизни.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
«Ignoramus et ignorabimus» — «Не знаем и не будем знать!»
Кто первый произнес эти слова, полные столь глубокого неверия в силы человеческого разума? Был ли это какой-нибудь средневековый алхимик, напрасно затративший целую жизнь на бесплодные попытки превратить в золото неблагородные металлы? Или их сказал его современник астролог, не сумевший угадать по звездам свою же собственную судьбу? А быть может, они вырвались у ученого монаха, одного из тех, что долго и тщетно пытались разрешить знаменитый вопрос: «Сколько же чертей может уместиться на острие иглы?»
Так или иначе, но трудно было бы выразить лучше общий дух схоластики средневековья, печально известной философии, корни которой уходили все в ту же религию.
«Нет истины вне священного писания, и все, что противоречит ему, идет от самого дьявола, а посему не мудрствуйте лукаво!»— столетиями поучала свою паству господствующая церковь, и поучала в такой форме, что возражать ей было слишком опасно: для тех, кто не боялся загробных мук, не страшился пресловутого адского пламени, в распоряжении церковников был и вполне материальный, чисто земной огонь, — костры инквизиции, на которых жгли подобных смельчаков, долго не затухали почти на всей территории Западной Европы. Чтобы в этих условиях спорить с духовенством, надо было обладать не только пытливым умом, но и мужественным сердцем, сердцем Боруха Спинозы и Джордано Бруно.
И все же такие люди находились. Находились ученые, сумевшие вырваться из дебрей схоластики и на деле осуществлявшие девиз, являющийся девизом ученых и нашего времени: «Neecimus sed sciemus!» — «Не знаем, но будем знать!» Из столетия в столетие, как эстафету, передавали они друг другу свои наблюдения и упорным трудом накопленные знания. Не всем им удалось стать первооткрывателями великих научных истин и попасть на страницы школьных учебников наряду с Николаем Коперником и Галилео Галилеем, но каждый из них внес свой существенный вклад в науку, и без этих, порой несправедливо забытых имен человечество никогда бы не добралось до современных нам изумительных вершин знания. Любое крупное научное открытие связано со многими славными именами. Разве смог бы, например, немец Иоганн Кеплер при всей своей гениальности вывести законы движения небесных светил, если бы не труды датчанина Тихо Браге, десятки лет наблюдавшего за движением планеты Марс? А чего добился бы великий француз Луи Пастер, если бы не скромный голландский оптик Антон Левенгук, изобретатель первого микроскопа? И талантливый английский врач Томас Гарвей никогда не открыл бы системы кровообращения. если бы ему не предшествовали работы основателей научной анатомии: голландца Андреаса Везалиуса и чеха Яна Есениуса.
Все эти имена, как прославленные, так и несправедливо забытые, дороги нам, дороги всему прогрессивному человечеству. Вот почему каждый, без сомнения, с глубоким интересом прочтет книгу современного словацкого писателя Людо Зубека, посвященную яркой жизни и трагической судьбе одного из таких смелых пионеров науки, верного сына своего народа, замечательного чешского ученого, доктора Яна Есениуса и его друзей, знаменитых астрономов Тихо Браге и Иоганна Кеплера.
Людо Зубек не только талантливый писатель — он к тому же и видный историк. Его роман не изобилует нередкими для исторических произведений головоломными приключениями и заведомо надуманной, запутанной интригой. События в романе развиваются плавно и просто, и все же он увлекает, захватывает своей правдивостью, глубиной и трагизмом описываемых событий. Да и герои Зубека не вымышленные личности, а подлинные исторические персонажи, не бледные схемы, а настоящие живые люди, и притом люди своего времени, со всеми присущими им слабостями и противоречиями. Так, они верят в бога, хотя почти на каждом шагу убеждаются в абсурдности многих догм священного писания, и в своих исследованиях идут чисто материалистическим путем. Их религия, пожалуй, не что иное, как некая традиция, простая дань эпохе, нисколько не мешающая ни Есениусу, ни Кеплеру, ни даже Тихо Браге неумолимо разбивать религиозные мифы о происхождении Вселенной и человека. Зубек предельно, скрупулезно точен в каждой исторической детали, в каждой мелочи средневекового быта — он буквально воссоздает эпоху.
А эпоха эта была исключительно сложной. Великие географические открытия XVI века, колонизация богатейших земель Нового Света, выгодная торговля с Индией, Индонезией и Китаем — все то, что открыло «зеленую улицу» буржуазии ряда европейских стран, нанесло в то же время тяжелейший удар экономике Германии, Австрии и Чехии. Потеряли свое значение основные торговые артерии срединной Европы — Балтийское море и альпийские перевалы, — переместились на Запад и Дальний Восток центры мировой торговли. Постепенно захирела «Великая Ганза», разорился знаменитый банкирский дом Фуггеров. Если к началу XVII века во Франции короли, опираясь на мощную национальную буржуазию, почти покончили с феодальной раздробленностью в стране, если буржуазия Англии в это время готовилась к решающей схватке со своим отечественным феодализмом и откровенно делала ставку на захват политической власти, а буржуазия Голландии после упорных боев уже добилась этой власти, основав первое в мире буржуазное государство, то на территории Священной Римской империи (в состав которой входила Германия, Австрия и Чехия) феодализм еще никогда не чувствовал себя более прочно и уверенно.
