Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Да и мне задолжали тысячу двести талеров… Пожалуй, даже больше, — нехотя ответил Есениус.

— Вот видите! И вы еще восхваляете такого господина!

— Я уже давно собираюсь отказаться от императорской службы и вернуться в Прагу, — тихо ответил Есениус.

Кеплер, ни слова не говоря, пожал ему руку.

— Но вы еще сказали не все, что хотели, — напомнил Есениус.

— Я все сказал: жаль растрачивать ваш опыт и талант на сочинение таких произведений, как панегирик Матиашу. Правда, и я составлял календари и гороскопы, но мне надо было на что-то жить. И все же мне стыдно. К счастью, это не моя вина. А что касается научной работы — я никогда не разменивал ее, когда я занимаюсь наукой, мне помогает мысль, что я служу не только императору, но и всему человечеству, что я тружусь не только для нынешнего поколения, но и для потомства.

Есениус горько усмехнулся и махнул рукой:

— Для потомства останется неизвестным, кто такой был доктор Есениус!

— Это неправда, Иоганн, — ответил Кеплер. — Вы не цените себя. Только от нас зависит, будет ли помнить нас потомство. Не сочтите это нескромностью, но что касается меня, я убежден, что память обо мне сохранится. И если даже наши современники и не читают моих трудов, их будут читать через сто лет.

Он сказал это просто, без тени тщеславия, так же, как сообщил бы, что после разговора с Есениусом возвратится в Линц.

Есениус взглянул на старого друга с удивлением. Сколько величия в этом сознании важности собственной работы! И в его сердце закралось что-то похожее на фальшивый звук в музыке — в первую минуту он счел это завистью. Но нет, это скорее просто сожаление. Да, ему стало жалко, что о своих трудах он не может говорить столь уверенно, как Кеплер.

— Вы совсем другое дело, Иоганн, — проговорил он в глубоком раздумье. — Но которая из моих книг переживет меня? Что смогут рассказать мои произведения через сто лет?

Кеплер ответил не сразу. Он очень хорошо чувствовал, сколько муки в словах Есениуса. И все же не мог рассеять его сомнения. Даже как друг. Есениус прав. К сожалению.

— Кто же в этом виноват, Иоганн? — тихо спросил он и, не ожидая ответа, добавил: — Только вы. Почему вы не остались только врачом? Почему желаете быть и философом, историком, космографом и еще бог знает чем? Вы хотите быть универсалом, но мы живем не во времена Аристотеля, ни даже во времена Леонардо[38], когда один человек мог объять всю сумму человеческих знаний. «Ars longa vita brevis» — «Жизнь коротка, искусство долго», — говорит Гиппократ в своих «Афоризмах». И ничего против этого не возразишь. Но нужно сделать выводы: выбрать одну область и посвятить ей всю жизнь. Иначе человек останется лишь на поверхности и сможет только повторять чужие мысли.

Слова Кеплера глубоко подействовали на Есениуса.

Только теперь личный врач императора понял, как далеко вперед ушел Кеплер. Он понял, в чем заблуждался он сам, когда ступил на путь наименьшего сопротивления, где обходил препятствия, вместо того чтобы преодолевать их. Ему придется еще много поразмыслить, прежде чем он до конца поймет слова друга.

Разговор перешел на дела и заботы Кеплера.

— Что же ваша научная работа? Когда-то, еще в Праге, открыв эти два закона движения небесных тел, вы сказали, что ищете и третий закон. Вы его нашли?

— К сожалению, пока нет, хотя работа продолжается годы.

— Но ведь ваши два закона доказывают правильность системы Коперника?

— Мне недостает еще маленького звена в цепи доказательств. Я надеюсь, что скоро найду его. Собственно, я держу уже его за хвост, но остается еще взять его за рога, и тогда система Коперника будет безупречна.

Глаза Кеплера горели воодушевлением.

И он был прекрасен в это мгновение.

— А как вам живется на новом месте?

— Не могу пожаловаться. Во всяком случае, я чувствую себя намного свободнее, чем на службе у императора. Я мог бы сказать, что совсем удовлетворен, если бы… — Кеплер умолк. Потом продолжал: — Судьба наделяет человека и хорошим и плохим. Недавно я узнал, что в Эльмендингене обвинили в колдовстве и посадили в тюрьму мою мать. Я предпринимаю все возможное, чтобы помочь ей, но не знаю… Страшно подумать, чем все может кончиться. Костром.

Есениус вздрогнул. Обвинение в колдовстве опаснее, чем обвинение в убийстве.

— Но, возможно, ей удастся доказать свою невиновность, — озабоченно проговорил он.

— Но как? — с горечью отозвался Кеплер. — Множество людей присягнуло, что она летает на метле, обвинили ее в чернокнижии. Говорят, что она насылала порчу на коров эльмендингенских крестьян. Как может она доказать свою непричастность? И главное, как долго сможет она доказывать, что невиновна? Она стара, ей почти семьдесят лет, и, если ее подвергнут пыткам, она признается во всем, что они пожелают. Понимаете, как это страшно?

Хотя в Праге ведьм и не сжигали на костре, но Есениус слышал о том, что происходит в чужих землях: в Испании, во Франции, в Голландии и в Швейцарии. И хуже всего то, что обвиняемого в колдовстве никто не осмеливался защищать, чтобы и на него не пало подозрение в связи со злыми силами. Если человек обвиняется в убийстве, то учитывают и смягчающие обстоятельства, но если в колдовстве — нет ему прощения. Тут даже малейшее подозрение равносильно самому большому преступлению. Ибо стоит на волосок поддаться дьяволу, и ад приобретает полную власть над человеком.

— Какая слепота, какой ужас! Стоит ли вообще бороться за расширение познаний человека, за торжество его разума, если ученые люди верят в ведьм и все ваши усилия доказать истину напрасны? — безнадежно произнес Есениус.

Кеплер поднял голову, и его бледное лицо залил румянец волнения.

— Нельзя поддаваться таким мыслям, Иоганн, — страстно воскликнул он. — Это же бегство с поля битвы. А мы не имеем права его покидать, мы должны сражаться против невежества и слепоты. Нельзя допустить мысли о том, что люди летают на метле, это противоречит здравому смыслу. Мы должны заявлять об этом открыто.

— И тогда нас постигнет участь Джордано Бруно или Мигуэля Сервета, — с горечью ответил Есениус.

Кеплер задумался. У него было такое чувство, будто он наткнулся на глухую стену. И в самом деле, не лучше ли молчать, идти не далее того, на что осмелились предшественники и современники? Или выждать, пока провозвестники новых идей мощным потоком заполнят море невежества… Однако такие сомнения недолго владели Кеплером. Рассуждай так Колумб, он никогда бы не открыл Новый Свет, и, если бы Коперник не дерзал идти дальше своих предшественников, еще сегодня Земля считалась бы центром Вселенной… Нет!

— И что бы нам ни грозило, мы не имеем права отступать, — заключил он.

— Вы непобедимы в вашем святом порыве! — с восхищением воскликнул Есениус. — Хотел бы и я стать таким же неустрашимым борцом за правду.

— Отчего вы так говорите? — с упреком отозвался Кеплер. — Ведь и вы боролись и боретесь своей наукой за правду. К сожалению, вы немного свернули на иной путь, но ведь это в прошлом! Не станем об этом больше говорить. Теперь речь идет о настоящем, а главное — о будущем. Поэтому я могу только одобрить ваше решение покинуть здешний двор. Вена, а особенно императорский дворец, — среда не из лучших для ученого, который хочет бороться за правду. Как доктор медицины, вы имеете достаточно возможностей жить независимо, свободно. Не размышляйте, освободитесь от пут, которыми вы позволили себя опутать добровольно.

Есениус был согласен со словами друга. Но после переезда Есениуса, возможно, они больше и не увидятся.

Кеплер не думал обо всех последствиях отъезда Есениуса из Вены. Он видел только одно: отъезд полезен для Есениуса, и это казалось ему самым важным. Все остальное должно было подчиниться главному. Решать должен разум, а сердце пусть молчит.

— А вы, Иоганн? — спросил Есениус Кеплера. — Почему бы вам не вернуться в Прагу?

Кеплер покачал головой:

вернуться

38

Леонардо да Винчи

83
{"b":"234017","o":1}