А между тем он наверное знал, что заработок мой невелик и я часто сижу без денег.

— Поехала бы ты, Маша, со мной в Австралию? — спросил как-то за обедом Александр Иванович.

— В Австралию? Что за фантазия, Саша?

— Антон Павлович советовал мне поехать. Он любил давать полезные советы. «Писатель должен как можно больше путешествовать, — говорил он мне. — Вот вы и Бунин — оба молодые и здоровые. Почему не поедете, например в Австралию или в Сибирь. В Сибирь я непременно опять поеду. (Антон Павлович был там, когда ездил на Сахалин.) Вы не можете себе представить, какая она чудесная, совсем особое государство. Советую также предпринять кругосветное путешествие. Это тоже полезно».

Я, конечно, молчал, думая про себя: какой же Антон Павлович странный в самом деле — фантазирует, зная, что, если мне из «Одесских новостей» не пришлют денег, у меня не будет и на обратный билет из Ялты в Одессу.

Впоследствии, когда при мне Александр Иванович и Бунин вспоминали об этих советах Антона Павловича, Иван Алексеевич говорил:

— Они принесли пользу только очень богатому Телешову…

Однажды Александр Иванович сказал мне:

— Теперь выслушай, Маша, что я выправил, добавил и послал в «Знание».

Глава первая. «Вечерние занятия в шестой роте приходили к концу, и младшие офицеры чаще и нетерпеливее посматривали на часы…»

Александр Иванович продолжал читать совсем новую для меня главу, но я старалась скрыть свое разочарование.

Наконец он остановился:

— Ну как, Маша, нравится?

— Не понимаю, Саша, что ты сделал. Было хорошее, красивое начало. А к чему это новое?

— Не нравится?

— Совсем не интересное занятие эта рубка чучел.

— Я долго думал, прежде чем решил написать эту новую главу. Я хорошо помню, как раскритиковал мой рассказ «На покое» Антон Павлович: «В первой главе вы заняты описанием наружности… Пять определенно изображенных наружностей утомляют внимание и, в конце концов, теряют свою ценность…» Но, вопреки совету Чехова, я прибегнул все-таки к действительно очень старому приему экспозиции. Между первой главой «Поединка» и первой главой рассказа «На покое» та разница, что в рассказе это было без действия, на слишком ограниченном пространстве, тогда как в «Поединке» у меня будет около пятидесяти персонажей, начиная от солдат и кончая генералом Драгомировым. Поэтому в первой главе я даю только небольшую часть этой панорамы и останавливаюсь не столько на наружности персонажей, сколько показываю их в движении. Рубка чучел — удобный случай показать сразу многих действующих лиц и подчеркнуть их индивидуальность. Потом знакомиться с новыми лицами повести читателю будет гораздо легче, так как они будут представлены ему не автором, а уже знакомыми по первой главе персонажами. Глава скучновата, но в конце оживляется появлением полковника и арестом Ромашова.

После этой главы он перешел к уже знакомым мне следующим. Я увидела, что пятая глава о Назанском, куда раньше по странной забывчивости Куприна вкралась часть монолога Вершинина, была значительно изменена. В той главе, которую уничтожил Александр Иванович, после вопроса Ромашова: «О чем же вы думали перед моим приходом, Василий Нилыч?» — Назанский отвечал: «Пройдет двести — триста лет…» Теперь же после слов Ромашова следовало: «Но Назанский почти не слыхал его вопроса». И дальше Назанский начинал свой монолог о любви: «Какое, например, наслаждение мечтать о женщинах!» Потом шел рассказ о девушке за стойкой в буфете и телеграфистике, напевающем: «Любовь — что такое? Что такое любовь?»

В черновике, склеенном мною, сцена с девушкой за стойкой была помещена во второй главе и сделана так: «Ромашов не хотел возвращаться домой в свою унылую комнату. На ужин в Собрании не было денег. На днях буфетчик напомнил ему о задолженности и угрожал не отпускать даже обеда. „Спрошу только кружку пива, посижу в буфете на вокзале“». И затем следовал эпизод «Любовь — что такое?».

Александр Иванович закончил вчерне седьмую главу — обед у Шульговича, и начал восьмую — объяснение с Раисой Петерсон.

Его беспокоила судьба первых шести глав «Поединка», о чем он написал Пятницкому и просил его сообщить мнение А. М. Горького^{71}.

В Севастополе во время осмотра великолепного здания Севастопольской биологической станции к нам подошел директор этой станции Евгений Феликсович Джевецкий, с которым Куприн познакомился еще в Одессе.

В бассейне, где в проточной морской воде плавали акулы, морские петухи, скаты, Александр Иванович хотел схватить за хвост проплывающего мимо нас электрического ската. Удержал его от этой опасной затеи Джевецкий.

Евгений Феликсович был молод, красив и самоуверен. И хотя Куприн и Джевецкий по характеру были совершенно разными, они сразу подружились.

Несколько раз Джевецкий приезжал к нам в Балаклаву. Однажды поздним вечером мы вышли от нас проводить его до гостиницы «Гранд-Отель», где нередко останавливались в верхнем этаже молодые морские офицеры из Севастополя с дамами.

По дороге к нам присоединился Вася Регинин со своим приятелем.

— Посидим немного на поплавке, — предложил Александр Иванович, когда мы подошли к гостинице.

Мы перешли через мостик и сели на скамейку. Ночь была темная. Ни в одной комнате трехэтажной гостиницы не горел свет. И кругом было так тихо и так красиво, что мы разговаривали полушепотом.

И вдруг в верхнем этаже гостиницы распахнулось окно и в комнате зажегся яркий электрический свет. Луч упал на поверхность воды длинной яркой полосой на небольшом расстоянии от нас. Мы посмотрели наверх.

В окне появилась молодая женщина в очень легком костюме, точнее говоря, костюм ее просто отсутствовал. Она села на подоконник и, глядя на горы и бухту, мечтательно произнесла:

— Борис Сергеевич, ком-себо! (как красиво!)

Мы не выдержали и разразились хохотом.

— Борис Сергеевич, ком-себо! — крикнул Вася Регинин.

— Борис Сергеевич, ком-себо! — подхватил Александр Иванович.

Женщина, сидевшая на подоконнике, так растерялась, что не догадывалась ни уйти от окна, ни загасить свет, пока, наконец, не раздался злой мужской голос из глубины комнаты:

— Черт возьми, да закройте же жалюзи, Элен…

Мы хохотали.

— Ну теперь Борис Сергеевич эту дурочку возненавидит, — сказал Куприн.

На другой день, проходя мимо гостиницы, мы заметили, что у входа на поплавок к калитке приделан замок. Александр Иванович вынул калитку из пазов и бросил в море.

К этому времени Александр Иванович уже был знаком с несколькими рыбаками; впоследствии он рассказал о них в повести «Листригоны», которую начал писать в 1907 году и закончил в 1911 году.

Познакомился Куприн с Колей Констанди, Юрой Капитанаки, Юрой Паратино и другими, купил в Балаклаве сеть и мережки, вошел в пай с рыбачьей артелью, что давало ему право выезжать в море на катере Капитанаки, и начались увлекательные поездки на рыбную ловлю.

Возвращался Александр Иванович домой усталый, в разорванной рубахе, руки были в ссадинах, а однажды, когда ему пришлось тянуть сеть с рыбой, в тот раз перегруженной и чуть не упавшей в море, кожа на его ладонях была сорвана.

Кончался октябрь, когда я получила из Петербурга от моей подруги С. М. Ростовцевой письмо. Вот что писала Соня:

«Дорогая Мусенька! Только на днях видела Варвару и беседовала с ней о Вас… она находит, что Вам надлежит разводиться… Мне кажется, что она к Вам относится хорошо… говорит, что Федор Дмитриевич на Вашей стороне вполне и считает развод необходимым… что Михайловский Вас очень любил и желал Вам лишь добра… все ругают Александра Ивановича… один Миролюбов говорит о любви и прощении…»