Наконец мы сели за столик, и Александр Иванович сообщил, что он свою новую вещь „Суламифь“ запродал в „Шиповник“. Ян высказал сожаление, что она не попадет в „Землю“, где гонорары выше. Куприн обрадовался:

— Знаешь, Ваня, мне деньги вот как нужны, если дадите, — и он назвал внушительную сумму за лист, — то я пошлю всех к черту, но деньги „на бочку“.

— Хорошо, дадим, дадим! — ответил Ян. — Завтра днем мы увидимся, и ты получишь требуемую сумму, если передашь мне рукопись.

Вернувшись в „Пале-Рояль“, мы застали Елизавету Морицевну на том же месте, где ее оставили. Лицо ее, под аккуратно причесанными волосами на прямой ряд, было измучено.

На следующий день Куприн вручил Яну „Суламифь“ и получил гонорар».

Тема любви царя Соломона к красавице Суламифи заинтересовала Куприна еще в ту пору, когда он псаломщиком прочитал Библию и «Песнь песней».

В 1905 году в Балаклаве Александр Иванович увидел у меня «Песнь песней» Ренана из балаклавской библиотеки. Прочитал и оставил у себя.

Говорил Куприн на эту тему и с И. А. Буниным.

— Французы умеют замечательно переделывать исторические легенды, — отвечал Иван Алексеевич, — но мы с тобой, Александр Иванович, не Флоберы… Для нас достаточно и своих тем.

После знакомства с материалами, которыми пользовался Куприн, работая над повестью «Суламифь», нетрудно заметить, что эта повесть — беллетризованное изложение библейского сюжета о любви царя Соломона к девушке из виноградника.

В начале 1908 года у меня открылся легочный процесс. Лечащий врач рекомендовал мне австрийский курорт Мирамаре.

По прежним законам жена могла выехать за границу только с письменного разрешения мужа. Я по телефону просила Александра Ивановича заехать ко мне. Он явился в веселом настроении.

— Все-таки, Маша, разрешение должен дать я?! Ну что ж, так и быть, дам…

Он взял лист бумаги и написал: «Дано сие супруге моей Марии Карловне Куприной на предмет выезда ее за границу сроком на шесть месяцев».

Этот текст Александр Иванович несколько раз варьировал, придавая ему все более шутливый тон.

В середине февраля 1908 года я выехала в Мирамаре. Вскоре Куприн прислал мне сборник, в котором был напечатан его рассказ «Морская болезнь»^{127}

Когда я вернулась, то узнала от Александра Ивановича, что написать настоящий серьезный рассказ у него не было времени, ссориться с Арцыбашевым он не хотел и воспользовался первым пришедшим ему в голову легким сюжетом, над которым почти не пришлось думать. «Таким образом, и получилось, что я вместо сборника попал в какой-то похабный букет», — говорил он.

В начале 1908 года Куприн начал переговоры с «Московским книгоиздательством»^{128} об издании его собрания сочинений в двенадцати томах. В Петербурге жил В. С. Клестов — представитель этого издательства.

Вскоре после моего возвращения из Мирамар Александр Иванович привел ко мне Клестова, чтобы окончательно договориться об условиях издания, поскольку первые три тома нотариально принадлежали мне. Обращаясь к представителю издательства, он сказал:

— Василий Семенович, итак, договор на первые три тома заключайте с Марией Карловной отдельно. И не забудьте вместе с договором поднести ей флакон духов «Ля Роз Жакомино».

Это были единственные духи, от которых у меня не болела голова.

Осенью 1909 года состоялось решение суда о нашем разводе. Накануне зашел А. И. Куприн. У меня за вечерним чаем сидел заведующий иностранным отделом «Современного мира» Карл Людвигович Вейдемюллер.

Приход Куприна смутил Вейдемюллера, он растерялся и стал занимать его беседой. Александру Ивановичу это надоело.

— Вы что же, господин Баденвейлер, не понимаете, что вы здесь лишний?

— Я, собственно, приятель Николая Ивановича Иорданского и думаю, Марии Карловне будет удобнее, если я…

— Что? Вы приятель Иорданского? — перебил его Куприн. — Тогда, господин Баденвейлер, фить! Немедленно! — И Александр Иванович, вытянув руку, указал ему большим пальцем на дверь.

Вейдемюллер смущенно смотрел на меня. Я молчала.

После его ухода мы перешли из столовой в мою комнату. Александр Иванович сел у письменного стола.

— Скажи, Маша, какой из моих рассказов ты любишь больше всех?

— Конечно, «Реку жизни».

— Он у тебя далеко?

Я выдвинула боковой ящик письменного стола и достала рукопись. Рукопись была чистая, с очень небольшими поправками. Александр Иванович написал: «Жене моей, Маше, посвящаю этот рассказ, который с любовью мы писали с ней в Даниловском. А. Куприн»^{129}.

— Поздно бросил я играть в лейтенанта Глана^{130}, и вот куда это завело. Да, слишком поздно. Прощай, Маша, — сказал Александр Иванович, — мы с тобой обо всем хорошо и откровенно поговорили.

Мы расстались, когда уже светало.

То, что случилось с нами, было непоправимо: слишком запутались наши отношения, слишком много людей было связано с нами.

В 12 часов дня состоялся суд.

В ноябре 1909 года в Александринском театре шла премьера нашумевшей в печати пьесы Н. Н. Ходотова «Госпожа пошлость». Нам рассказывали, что это пародия на сотрудников редакции «Мира божьего», где главное действующее лицо Куприн.

По словам Ходотова, Александр Иванович под впечатлением слухов дошел до того, что послал из Одессы телеграмму дирекции театра: «Запрещаю ставить пьесу Ходотова „Госпожу пошлость“, пока я ее не прочту».

Пятого ноября мы отправились на премьеру. Академик Н. А. Котляревский с женой Верой Васильевной (по сцене Пушкаревой), профессор М. И. Ростовцев с Софьей Михайловной, Н. И. Иорданский и я. Наша ложа была в бельэтаже.

Театр был полон. Неожиданно для нас в соседней ложе оказались А. И. Куприн, Елизавета Морицевна, профессор Ф. Д. Батюшков, критик П. Пильский и журналист В. Регинин.

До начала спектакля бинокли любопытных зрителей были направлены на наши ложи. Связным между нами был Вася Регинин.

Начался первый акт. В зале погас свет и открылся занавес. На сцене мы увидели точную копию нашей гостиной на Разъезжей, д. 7.

На столе, в окружении «писательской богемы», сидел в голубой рубахе, в какой Александр Иванович обычно ходил дома, муж издательницы журнала Гаврилов-Куприн. Тапер ударил по клавишам, и хозяин дома тихо запел:

Это глупое бессмысленное четверостишие, «дежурное блюдо» в доме Ходотова, подхватили другие действующие лица, «с азартом, жаром и разгоном, начиная с медленного тягучего темпа до бешеного плясового казачка. Все вертелось кругом: люди, мебель, лампы и картины на стенах, посуда на столе. Стекла дребезжали… и все это под свист, гиканье, притоптыванье, битье ножами и вилками об стаканы и тарелки и… ездой на стульях»^{131}.

Один из действующих лиц воскликнул: «Это бесподобно! Вот она наша русская писательская богема!»

В антракте к нам в ложу зашел Вася Регинин.

— Василий Александрович, — обратилась к нему Софья Михайловна, — я узнала Пильского, Ходотова, Александра Ивановича, Анатолия Каменского, но кто сидел спиной к публике, за роялем?