Во второй половине февраля 1902 года мы были на последнем из парадных обедов — у главного юрисконсульта министерства финансов В. И. Иванова.

С моим отцом у Владимира Ивановича завязались дружеские отношения еще в ту пору, когда он был петербургским нотариусом. Его очень любил Салтыков-Щедрин, хотя, играя с ним в винт, говорил Владимиру Ивановичу:

— Если ты еще раз сделаешь такой ход, я запишу весь ремиз не на сукне, а на твоей лысине.

Семья Иванова, несмотря на положение Владимира Ивановича в министерстве финансов, жила скромно, занимала квартиру из шести комнат на третьем этаже без лифта.

А. А. Давыдова и после смерти мужа была дружна с этой семьей и желала, чтобы мы нанесли им визит.

Ивановы пригласили нас к обеду. Ольга Евграфовна, жена Владимира Ивановича, была дочерью известного врача Евграфа Александровича Головина.

На обед были приглашены Вышнеградская — вдова министра финансов, Путилов — владелец заводов, с женой; Мария Ивановна Болотова — сестра Владимира Ивановича и Николай Карлович Шильдер — известный историк.

Стол был накрыт просто, по-семейному.

Не знаю, читал ли Путилов «Молох» Куприна, — думаю, что не читал, а слышал о нем от Иванова, — но за столом он разговорился с Александром Ивановичем о заводских делах и пригласил его побывать на одном из его заводов. Куприн поблагодарил Путилова за приглашение и записал номер его телефона.

Путилов куда-то торопился и вскоре ушел.

Рядом с Куприным обедала бывшая министерша Вышнеградская. Александр Иванович усердно ухаживал за ней.

Напротив меня сидел Николай Карлович Шильдер, пожилой, молчаливый человек. Шильдер никого на разговор не вызывал, на вопросы Владимира Ивановича отвечал немногословно.

После обеда мы перешли в гостиную пить кофий.

Гостиная была небольшая. У стены стоял диван, а по углам круглые столики с креслами.

Куприн сел за столик с Шильдером. Николай Карлович некоторое время молчал, а потом, ни к кому не обращаясь, сказал с проникновенной важностью:

— И все-таки я ищу подтверждения… То, что пишут о старике Кузьмиче — не легенда. В этом я глубоко убежден. Это, несомненно, был император Александр Первый^{27}.

Александр Иванович насторожился.

— Совсем недавно, — продолжал Шильдер, — глубокой ночью, сижу я за письменным столом и думаю, как бы мне это точно узнать? И вдруг отворяется дверь и в комнату входит весь в белом старец, с седой бородой и посохом.

«Ты хочешь убедиться? — спросил он меня. — Да, я Кузьмич, я император Александр Первый».

Я хотел встать перед ним на колени, но он, сделав рукой жест, сказал: «Не надо».

Куприн внимательно слушал Николая Карловича.

— Вижу, вы стремитесь к расширению ваших знаний, — обратился Шильдер к Куприну, — если вас это заинтересовало, можете побывать у меня.

Александр Иванович записал его адрес.

К ним подошел Владимир Иванович. Шильдер замолчал, помешивая ложечкой кофий.

Возвращаясь домой, Александр Иванович говорил:

— Старик, конечно, заснул над документами и все это видел во сне. Но это все равно. Рассказ хорош, он создает настроение, и я готов верить, что это правда. У него я обязательно побываю.

В первый день пасхи (1902) мы сидели за праздничным столом у сестры Куприна Зинаиды Ивановны Нат в Коломне. Александр Иванович развернул «Новое время».

— Какая неудача!.. Вот жалко. Скончался Николай Карлович Шильдер.

Мы не сделали и половины визитов по длинному списку, составленному моей матерью, когда в ее состоянии наступил угрожающий перелом. Я все дни проводила около нее, а последнее время и ночи.

За две недели до смерти она решила все хранившиеся у нее долгие годы письма уничтожить.

Письма Н. К. Михайловского, Г. И. Успенского и Н. В. Шелгунова Александра Аркадьевна передала Николаю Константиновичу в начале своей болезни.

Я должна была подавать ей объемистые пакеты, крепко перевязанные и запечатанные сургучной печатью. Она надрывала обложку каждого пакета, чтобы убедиться, что там находятся письма, а не какие-нибудь другие забытые бумаги.

— Здесь письма Ивана Александровича Гончарова, — сказала она мне, указывая на объемистый пакет. — Брось в камин и как следует размешай золу.

Гончаров всегда говорил, что он считает «величайшим неуважением» к памяти умершего человека, кто бы он ни был, когда в его письмах роются посторонние любопытные люди, по-своему толкуют их содержание и всячески стараются залезть в святая святых его души. Если умер писатель, то его письма считают возможным сделать общим достоянием и даже печатать. И Гончаров просил своих друзей после его смерти всю переписку с ним уничтожить…

— Я считаю, что он был совершенно прав, — сказала Александра Аркадьевна.

Дальше шли письма А. Н. Плещеева, Я. П. Полонского, А. Н. Майкова, Р. Апухтина, Григоровича, Всеволода Крестовского и другие, которые я не запомнила. Среди них находились письма А. Ф. Кони, Модеста Ильича Чайковского, в которых он, по словам Александры Аркадьевны, очень много писал о своем брате Петре Ильиче Чайковском.

— Теперь все. — Она протянула мне две последние пачки. — Это письма Всеволода Гаршина^{28} и С. Я. Надсона^{29}. Оба много писали мне, и последние письма незадолго до их смерти.

Вечером я рассказала Александру Ивановичу о письмах, уничтоженных моей матерью.

— Видишь ли, обещание, данное Александрой Аркадьевной Гончарову, конечно, следовало исполнить. Но я думаю, что уничтожить надо было только все слишком интимное и личное, что заключалось в этих письмах. Ведь переписка между друзьями всегда основана на душевной близости и взаимном доверии. Я думаю, что Александра Аркадьевна не поступила бы против воли Гончарова, если бы сохранила все то, что в этих письмах касалось его творчества, а уничтожила бы все ненужное, что могло дать повод для кривотолков и сплетен в печати.

Позднее в статье о Кнуте Гамсуне Куприн писал: «Нахожу, что лишнее для читателя путаться в мелочах жизни писателя, ибо это любопытство вредно, мелочно и пошло».

Рано утром 24 февраля 1902 года Александра Аркадьевна скончалась от паралича сердца^{30}.

На другой день в квартиру внесли громадный венок от герцога Мекленбург-Стрелицкого («принц Жорж»).

Принц Жорж был внуком великой княгини Елены Павловны, с детства любил музыку, но по своему положению не мог посещать консерваторию и с четырнадцати лет учился у К. Ю. Давыдова игре на виолончели, как и А. В. Вержбилович.

Занимался с ним Карл Юльевич дома. Два-три раза в неделю принца Жоржа привозили к Давыдовым из Михайловского дворца, где отец мальчика — герцог Мекленбург-Стрелицкий напивался до белой горячки, бегал с саблей по залам дворца и рубил все, что попадало ему под руку. Свою жену, великую княгиню Екатерину Михайловну таскал за волосы, а Жоржа часто бил палкой по голове. У сына на всю жизнь осталось нервное подергивание.

Принц Жорж, А. А. Дывыдова и А. В. Вержбилович были почти ровесниками. В первый год замужества Александра Аркадьевна, ожидая мужа из консерватории, играла с его учениками в прятки и другие игры.

После смерти Карла Юльевича герцог Мекленбург-Стрелицкий (сын) бывал у Давыдовой на журфиксах или просто приезжал к завтраку или обеду.

Узнав о смерти Александры Аркадьевны, он прислал великолепный венок и приехал 25 февраля на вечернюю панихиду.

О принце Жорже Куприн раньше не слыхал. Произошло нелепое недоразумение.