А кое‑какие шалости мальчонке, черт возьми, и простить можно…

Через неделю еду на побывку.

Честное слово, соскучился по дому. Скоро ли я их увижу, моих родимых?

Послушайте и призадумайтесь!

Стояли мы в Черногории. Поручик наш приказал построить отряд на поверку.

В конце строя, как положено, стояли провинившиеся, шестеро погонщиков вьючных мулов, они возвратились в часть из двухнедельного отпуска.

Явились они накануне, поздно вечером, грязные, заросшие, изголодавшиеся после многодневного пути и блужданий в горах вокруг Бернане и Рожай.

Дело было так. Месяц назад наш отряд получил от командования дивизии распоряжение об отпусках, Я его переписал на бумажку для памяти.

Там было следующее: «В кратковременный отпуск могут быть отпущены военнослужащие либо лица, к полевому составу армии принадлежащие, по представлении документов, свидетельствующих о серьезных обстоятельствах семейного характера (кончина или тяжелая болезнь ближайшего родственника — матери, отца, детей, но ни в коем случае, однако, дяди et cetera [122]); могут, однако, быть отпущены также те военнослужащие (лица, к полевому составу армии принадлежащие), которые намереваются вступить в брак. В подобных случаях предоставление отпуска зависит от положительного отзыва о них командования отдельных воинских частей, либо… et cetera».

Когда мы это предписание довели до всеобщего сведения, явились двадцать человек — погонщики из Боснии, Хорватии и Венгрии.

Документов, свидетельствующих о серьезных обстоятельствах семейного характера ни один из них представить не мог.

Зато все в один голос уверяли, что если получат отпуск, то сразу женятся.

Я знал их всех, этих негодяев. Были среди них и юнцы прямо со школьной скамьи и седые старики; но трудно поверить было, что где‑нибудь найдется особа женского пола, которая согласится разделить с одним из них бремя супружеской жизни.

Как ни странно, именно они богом и чертом клялись, просили и обещали, что женятся «сигурно» [123].

Некоторым было с места отказано.

Дела одиннадцати оставшихся были, как предписано, проверены, но оказалось, что среди них тоже есть прохвосты и жулики.

В конце концов осталось шестеро серьезных кандидатов в женихи.

Их отпустили, но при этом им было приказано и трижды повторено, чтобы, вернувшись, каждый принес заверенную в суде копию свидетельства о браке, бумагу от приходского священника или сельского старосты.

Вот теперь, значит, стоят эти шестеро новобрачных в строю, чтобы, как положено, отрапортовать о своем возвращении.

Сержант Штейнбах, венец, старый вояка из кайзер-егерей, выравнивает шеренгу.

Они стоят рядком, щурятся, шмыгают носами, моргают и потеют на солнцепеке.

Докладываю поручику, что отряд построен.

— Николо Коровчук — здразо дошли? [124] — подойдя к первому, подшучивает поручик Брабенец, в мирное время управляющий банком в Чешских Будейовицах.

— Здраво, здраво! [125] — улыбается Коровчук. Его красная, будто ошпаренная, голова похожа на расколотый арбуз.

— Како се има Tsoja девоjка [126]? Хе-хе! — смеется поручик.

— Добро, добро, здраво [127]… ихе… хи-хи! — тоже развеселился спрошенный, а за ним заржал и весь строй.

— Покажи писмо [128] — свидетельство о браке!

Смех обрывается, словно его бритвой отрезало.

Лицо погонщика вытягивается, как длинная еловая шишка.

Гробовая тишина.

— Документ показывай!

Коровчук молчит, лишь губы его шевелятся, будто читают молитву: «Смилуйся, о господи боже… на небеси… Майко…».

— Ну, что? Документ покажи! Документ, заверенный в суде!

Солдат мнется и мямлит:

— Господин ляйтнант… нету его у меня… я не знаю…

— Как нет?

— Нету его у меня, госпоне… молим…

— Ты женился?

— Нет, госпоне…

— Почему же ты не женился?

— Так…

— Как это «так»?

— Покорно… э-эх!

— В чем дело, — удивляется поручик, — ты получил отпуск, чтобы жениться?

— Получил! — подтверждает Коровчук.

— Почему же ты не женился?

— Молим… — тихо говорит солдат, — умерла она…

— Вот как! Умерла! Ага! Вахмистр, запишите его! В другой раз не будет обманывать военные власти!

— А ты, Мартин Петричевич, женился?

— Нет…

— Как так?

— Тешко [129], господин ляйтнант… Тешко!

— Тешко? А почему ты не женился, раз получил отпуск, чтобы вступить сигурно в законный брак?

Молодой парень, смахивающий на цыгана, котельщик, ворчит что‑то в отвислые татарские усы.

— Что он говорит? — спрашивает поручик вахмистра.

— Осмелюсь доложить, он говорит, что не мог жениться, потому как та баба из деревни уехала невесть куда…

— Ага, невесть! Я тебя проучу… Записать!

— Василе Брентанович, ты женился?

— Бе-бе-е-э-э!

— Э-э-э — знаю уж — нет… А почему нет, а?

— Э-э — корова лягнула, больна девоjка…

— Лягнула? Записать всех мошенников! Обманули! Наврали!

— Ты видел когда‑нибудь столько продувного сброда разом? — спрашивает поручик.

— Осмелюсь доложить, господин лейтенант, такого сброда я за всю жизнь разом не видел! — отдает честь вахмистр и звякает шпорами.

— Юрко Варычевич, ты всегда был порядочным человеком, ты старый и разумный солдат… Ты‑то хоть, женился? — подходит офицер к малорослому солдату с повязанной пестрым женским платком головой.

— Так точно! — с готовностью отвечает солдат.

— Покажи свидетельство о браке!

Варычевич расстегивает засаленный пастушеский кожух, роется за пазухой. Потом долго ищет по всем карманам.

Поручик нетерпеливо щелкает хлыстом по голенищу.

— Ну вот, — говорит он, успокоившись, и разворачивает пожелтевшую бумагу, — хоть один порядочный человек нашелся. Браво, браво, мой милый, — похлопывает он солдата по плечу, — все в порядке!

Брачное свидетельство написано кириллицей, и поручик передает его вахмистру.

— Осмелюсь доложить, господин поручик, — козыряет вахмистр, — Юрко Варычевич женат уже пятнадцать лет…

Офицер багровеет.

— А эти — эти двое‑тоже мошенники?!. А?!. Вы женились?…

— Нет, господин! — отвечают те в один голос.

— Рота, разойдись! Разогнать этот мерзкий сброд! Солдаты расходятся.

Некоторые бегут, как наперегонки.

Скалистая площадка перед палатками опустела.

Порывистый горный ветер швыряет в разные стороны кустики чертополоха…

Лишь сержант Штейнбах долго еще стоит задумавшись.

Потом поворачивается, презрительно сплевывает, машет рукой и медленно уходит.

Хуже нет, господа, в армии иметь дело с женщинами.

Хоть лопни, к военному порядку их не приучишь.

Сперва пробуешь по-хорошему: Марженка, Жанночка — сюда, Тоничка — туда, улыбаешься, потреплешь за подбородок, шуточку отпустишь, а толку никакого.

Скажешь слово — в ответ двадцать, станешь кричать — они еще громче, ты им про одно, а они совсем про другое, да так ловко дело повернут, что только и глядишь, как бы самому убраться подобру-поздорову.

Господа! Женщины в армии — это крест тяжкий для любого начальника!

В госпитале должна быть полнейшая тишина.

Ну, а они целый день поют.

И как раз когда господин штабарцт [130] спит после обеда… Объяснять им это бесполезно, а сделаешь замечание, еще и огрызаются.