Лейтенант (крутит в руке ромбовидную пластину. Принюхивается к ней). Какая‑то особенный вещество… Очень походиль на каштан. (Фельдфебелю.) Все порядок?
Фельдфебель. Согласно приказу, герр лейтенант!
Майор (входит). Приветствую вас. Марзишка… пожалюста, вольна стоять.
Лейтенант (отдает честь). Herr Major, melde samst… e… zehn Mann Bereitschaft, siebzehn Mann im Arrest… sonst nichts Besonderes…[21]
Майор (перебивает). Sauerkraut ausgefasst? Arrest desinfiziert? Lieber Freund… hast du die Zeitungen gelesen? Was sagst du? Kolossale Fortschritte… Was? Noch paar Schläge und wir sind mit den Russen fertig. Das glaub’ ich… Komm zu uns heule Mandoline spielen… [22] (Фельдфебелю.)
Смотреть в обе, всегда смотреть… Патруль отправляйт, вахта иншпектирен…
Фельдфебель. Пефель, герр майор!
Лейтенант. Befehl, Herr Major![23]
Майор. Wo ist Herr Regimentsarzt? Где есть герр полковой врач?
Фельдфебель. Честь имею доложить, герр полковой врач находится на вскрытии.
Майор. Um Gottes Willen, was habsten da eigentlich… Wer hat hier kleine Kinder?[24]
Лейтенант. Das ist… so… ein… Ding [25]. Фельдфебель, как это называть?
Фельдфебель (козыряя). Головоломка, копфцербрехер.
Майор. Kopfzerbrecher. Kolosál! (Минуту размышляет.) Sehr gut… Das ist eigentlich für Generalstäbler… chichi![26]
Лейтенант. Kopfzerbrecher… Unterhaltungsspiel… eine recht anstrengende Geistesbeschäftigung…[27]
Майор (задумчиво). Sehr gut… Was alles die Leute…[28]
Фельдфебель. Так точно, герр майор.
Майор (лейтенанту). Werde die Sache anschauen. Pack das ein… und gehma![29]
Лейтенант (уходит с майором; фельдфебелю). Завтра посылать за этот игра.
Полночь. В офицерской казарме слабо светятся два тщательно задрапированных окна. Оттуда слышны приглушенные звуки мандолины и мужское пение, нарушающие тишину. Пять темных окон, а дальше еще одно ярко освещенное окно, открытое настежь. У окна сидит старый майор в одной нижней рубашке. На столе перед ним фляга вина и бутылка кисибельской минеральной воды. Майор курит трубку. Он сидит не двигаясь. Ноги закутаны попоной. Левой рукой он подпирает голову, правой передвигает что‑то по столу.
Вдоль садовой ограды медленно проходит темная фигура. Часовой. Пишвейц. Он тяжело переставляет ноги в горных ботинках. Правой рукой придерживает ремень винтовки. Время от времени бросает взгляд на освещенное окно. Останавливается, долго смотрит на майора. Вполголоса бормочет себе под нос: «Ежели бы ты сложил два треугольника наискосок друг к другу… С краю приставил бы квадратики, а посередке поместил бы эту епископскую шапку… Палочку пристроил бы заместо хвоста, и была бы коза готова. По-другому ничего не выйдет, вот те бог, хоть сиди, дед, до утра…»
Два часа ночи. Шаги. Разговор.
Женский голос: Also gute Nacht, Herr Leutnant… Auf Wiedersehen!.. [30] До скорой встречи…
Стук захлопывающейся двери. Тишина. Два окна гаснут. Крайнее, майорово окно продолжает светиться.
Пишвейц лежит в караулке. Не может уснуть. Ворочается с боку на бок. Думает.
Время течет медленно.
Три часа утра.
Пишвейц тяжело вздыхает и встает со своего соломенного тюфяка.
Босой, в рубашке и подштанниках останавливается у дверей караулки. Смотрит на освещенное окно майора.
Босой, в подштанниках садится на порог. Чешет пятку.
«Хоть бы господь бог его надоумил… Надо положить самые большие плашки наискосок друг к другу, квадратик с краю. Палочку заместо хвоста… Тогда мы оба заснули бы уж наконец…»
Сны пленного солдата
Что же вам, родные мои, рассказать? Нелегкое это дело…
Лучше отстали бы вы от меня, не любопытничали. Так‑то вот, матушка. Маня, налей хотя бы рому, а ты, зятек, угости папироской.
Вчера я вам уже говорил — прострелили мне ногу, и остался я лежать в кустах. Под вечер пришли сербы, стали тыкать в меня прикладами: «Шваба!.. Шваба!»
Подняли меня эти парни и все приговаривают: «Не бойся, не бойся!». Подойдет детина — гора горой, крикнет: «Не бойся!» — шасть лапой в карман, вытащит часы — и ходу! Подойдет другой: «Не бойся!». Хватает меня за ногу — я тут, ясное дело, бряк навзничь, а он стащит казенные обутки — и ходу!
Потом нас погнали куда‑то: «Хайда-хайда-айдь, айдь!» [31] Целый день только и слышишь: «Айдь тамо за командира» [32].
Я шел босой, нога болит, все отставал — не мог за ними поспеть.
В одной деревне — разве тут упомнишь в какой — дали мне печеной тыквы с ракией и снова: «Айдь, айдь, шваба!».
Счастье еще, что у меня в подкладке были зашиты монеты, дал я крону стражару [33], старый такой чича [34], комитаджи [35], хороший человек, дрался с турками под Дринополем или еще где, запамятовал я… Ружье у него висело за плечом на веревке. Принес мне кусок сахара. Господи — сахар, угощенье‑то какое!
Потом везли меня на подводе — родные вы мои, — нога вся распухла, горит — надо бы хуже, да нельзя.
В коницких [36] казармах в Нише — родные вы мои, — вот где была стужа, голод да вши.
На дворе — не помню уж, там это было, или где еще: голова у меня дурная стала, ничего не держит — так вот, был там нужник на манер канавы, ходили туда холерные да тифозные. Было до него — ну, как бы вам сказать? — вот как от нашей груши до курятника… Просто большой глубокий ров, сверху — доски, хлоркой политы. А там, внизу, мертвяки… может, два или три… то нога высунется, то рука… Ясное дело, пойдет бедолага по нужде, дизентерийный или холерный, никому не скажется, стражара не позовет — сядет, от слабости свалится туда… да и утопнет.
Так‑то вот… Ну, а потом был я в пешадкйских [37] казармах князя Михаила… — И оставьте меня в покое, не о чем мне больше рассказывать.
Жуткое дело, вспоминать не хочется. Там повыпадали у меня зубы, да еще с койки я там свалился.
Расскажу вам только одну историю. Но потом уж все, конец!
Была там сестричка из «Красного креста», красивая такая девчонка, пела и по-чешски знала. Все себе напевает: «А домой мы не пойдем до утра — до утра…».
В лазарете справа от меня лежал один комитаджи, русский граф из Калиша, говорил, папаша его — член русской Думы. Дескать, из дому убег из-за девчонки, либо еще из-за чего, тоже вот запамятовал. Отец лишил наследства… И пошел он воевать, Был, кажись, в африканском легионе или в Тунисе — опять же запамятовал… Красавец писаный…
Сколько ему лет было? Да лет этак около двадцати четырех; минутки, бывало, не усидит. Ездил в Барселону и хвастал, что сговорился там с одной, да перед самой свадьбой она укатила в Южную Америку, или еще куда — уж и не знаю… Тихий такой человек, сложения слабого… Возвратный тиф, кровью харкал и все жаловался: «Плуча, мои плуча [38], я этого не вынесу!». Да причитал: «Кирие… Кирие!» [39], а мы его ругали. Спрашивал, что мне подарить, чтобы, мол, вспоминал его, как он умрет. А когда поправился и уезжал, дал мне франко-испанский словарь и вот этот брючный ремень, пощупайте‑какая на нем кожа! Только со словарем‑то что? Вот мы и употребили бумагу с пользой… ясное дело… коли в ней такая нужда… Ежели давал я кому пару листков — почитай, любезность оказывал… да и не задаром…
