То, что Ода не питала больше враждебности ко Всеволоду Ярославичу, не удивило Олега. Во-первых, старый князь являл собой довольно жалкое зрелище после тяжело перенесённой болезни. Во-вторых, одна из младших дочерей Всеволода Ярославича Евпраксия вышла замуж за племянника Оды Генриха по прозвищу Длинный. Ода сама способствовала этому браку, дабы сильнее привязать род Ярослава Мудрого к династии саксонских графов. Всеволод Ярославич собирался и другую свою дочь от половчанки Анны выдать замуж за сына Оды Ярослава. Если бы не решительный запрет митрополита, он так бы и сделал.
Разлад с женой и то, что многие киевские бояре втихомолку поговаривали: пора звать на киевский стол Святополка Изяславича, который в более здравом уме, вынуждало Всеволода Ярославича искать себе союзников. Вот почему он держал подле себя Оду, а до недавнего времени и сына Ярослава. Вот почему он пошёл на сближение с Олегом и Давыдом Святославичами, уступив им больше половины черниговских земель.
Все это Олег понял из беседы с Одой, которая была в курсе всех дел и забот Всеволода Ярославича. Ода просила Олега не затевать свару из-за Чернигова именно теперь, когда великий князь пребывает в разладе со своим боярством и со Святополком, рвущимся на киевский стол. Падение Всеволода Ярославича не принесёт пользы Олегу и его братьям, поскольку Святополк по складу своего характера весьма завистлив и податлив на дурные советы. Став великим князем, он непременно затеет новый передел княжеских столов, и ещё неизвестно, чего дождутся от него Олег и его братья. Так полагала Ода. Олег не мог не признать её правоту.
Однако, согласившись на уступку Всеволоду Ярославичу, Олег потребовал и от него уступки, причём немалой. Он отказывался от Чернигова на ближайшие три-четыре года при условии, что великий князь нынче же отпустит Кунигунду и её мать в Германию.
Такое условие выбило Всеволода Ярославича из равновесия. Он долго кричал и бранился, обвиняя Олега в том, что тот якобы сам положил глаз на Кунигунду. Ни Коснячко, ни лекари долго не могли успокоить великого князя, который разошёлся не на шутку. Это было во время его второй встречи с Олегом.
После к Олегу пришёл Коснячко и попытался уговорить не сердить великого князя в теперешнем его состоянии.
- Ныне Всеволод Ярославич более похож на дитя капризное, нежели на мудрого правителя, - молвил Коснячко. - Отнять у него Кунигунду, это все равно что отнять последнюю радость жизненного бытия. Анна-то открыто брезгует делить ложе со своим супругом.
- Можно подумать, Кунигунда не брезгует, - Олег криво усмехнулся. - Иль она из вдовы превратилась в пленницу? Ты, боярин, разумеешь ли, что за подобное насилие над дочерью графа Орламюнде германский король, его сюзерен, может Всеволоду Ярославичу войну объявить. И ладно бы открыто, а то ведь Генрих в средствах-то не шибко разборчив. От него всяких козней ожидать можно. А вы тут носитесь с полоумным стариком как с дитятком малым, не ведая, чем это может обернуться для Руси в ближайшем будущем.
Коснячко понимающе закивал головой, вздыхая:
- Верно молвишь, верно. Токмо Всеволод Ярославич ныне скор на необдуманные решения и в гневе неукротим.
- Боишься в опалу угодить, боярин? - вновь усмехнулся Олег. - Я вижу, роль первого советника при великом князе тебя устраивает. Гляди, коль не будет по-моему с Кунигундой, то я вступлю в сговор со Святополком. Братья меня в этом поддержат. Вместе-то мы сбросим Всеволода Ярославича с киевского стола. Тогда тебе, боярин, придётся бежать из Киева куда глаза глядят.
Коснячко переменился в лице.
- Уразумел я, княже. Все уразумел! - торопливо забормотал он. - Завтра же попробую уговорить Всеволода Ярославича отпустить Кунигунду и её мать в Германию. Пусть убираются ко всем чертям!
- Ну то-то, боярин, - Олег миролюбиво похлопал Коснячко по плечу. - Ты ведь меня знаешь. Я-то на Киев не зарюсь, поэтому лучше дружить со мной, чем враждовать.
- И я о том же постоянно толкую дяде твоему, - заверил Коснячко и добавил, понизив голос: - Скажу честно, княже. Всеволод Ярославич страшится войны с тобой пуще Божьей кары. Ему и поныне снится сеча у Нежатиной Нивы.
Олег так и не узнал, как уж Коснячко сумел убедить Всеволода Ярославича не гневить Бога и германского короля и расстаться Кунигундой по-хорошему. Правда, для этого воеводе потребовалось несколько дней.
Все это время Олег не видел Всеволода Ярославича, постоянно находясь в обществе Оды и Янки, которая тоже горячо поддерживала намерение дать Кунигунде свободу. Любые разговоры об отце вызывали у Янки неприкрытое отвращение, поэтому Олег и Ода старались при ней не обсуждать дела и поступки Всеволода Ярославича.
Кунигунда разрыдалась от нахлынувших на неё чувств в тот день, когда узнала, что она и её мать могут уехать в Германию.
На главном дворцовом дворе стояли повозки с запряжёнными в них лошадьми, сновали слуги, тащившие поклажу графини Розамунды. Всем распоряжалась сама графиня, поскольку все её немцы-слуги давно были спроважены Всеволодом Ярославичем из Киева во Владимир. С Кунигундой и её матерью остались лишь четыре немки-служанки.
Коснячко дал в сопровождение своих челядинцев и дружинников, чтобы те помогли знатным немкам невредимыми добраться до Владимира, откуда в дальнейший путь их должен был проводить Давыд Игоревич. Розамунда должна была передать владимирскому князю послание от Коснячко со всеми необходимыми указаниями.
Проводить Кунигунду в дальнюю дорогу пришли Ода и Янка. Пришёл и Олег.
Двух своих сыновей от Ярополка Изяславича Кунигунда была вынуждена оставить на Руси. Ей было дозволено взять с собой лишь маленькую дочь, которая родилась в год смерти отца.
Попрощаться с Кунигундой Ода пришла не одна, а с девятнадцатилетней Евдокией, дочерью покойного Изяслава Ярославича, и ещё с одной девушкой по имени Хильда, которая выглядела года на два моложе Евдокии.
Представляя Олегу девушек, Ода назвала Хильду своей дочерью, пояснив при этом, что она появилась на свет в Германии в год, когда Святослав Ярославич стал великим киевским князем.
Олег с трудом сдержал волнение, мигом догадавшись: эта невысокая светловолосая и голубоглазая девушка, так похожая на Оду, и есть его дочь, о которой Ода впервые рассказала ему незадолго до похода русских полков в Богемию.
Хильда держалась с Олегом непринуждённо, не догадываясь, что он ей не брат, а отец.
Все женщины, пришедшие проводить Кунигунду в путь, были с нею в добрых отношениях и искренне радовались за неё. Особенно бурно проявляли участие Хильда и Евдокия. Они не постеснялись расцеловать Олега, благодаря его за помощь. Сама Кунигунда не только поцеловала Олега, но и поклонилась ему в ноги по русскому обычаю.
Наблюдавший за происходящим Коснячко находился все время чуть в стороне. Всеволод Ярославич же так и не пришёл пожелать Кунигунде и её матери счастливого пути.
Перед самым отъездом Олега из Киева произошла его встреча с Никоном, который ныне был игуменом Печерской обители вместо умершего Стефана. Никон, хоть и давно покинул Тмутаракань, все же продолжал радеть о далёком тмутараканском приходе, где он долгое время состоял иеромонахом[134]. Благодаря его стараниям епископия там была заменена архиепископией. Тем самым церковная кафедра в Тмутаракани по своему значению сравнялась с церковной кафедрой в Херсонесе Таврическом. Архиепископом тмутараканским и корчевским стал Николай, ученик Никона и бывший настоятель тамошнего Богородицкого собора.
- Отец твой при всем своём безмерном честолюбии всегда о Руси радел, не выделяя особо Киев иль Чернигов, - сказал Никон Олегу, сидя с ним в келье Печерского монастыря, а точнее в пещере, которая соединялась узкими коридорами с другими пещерами, где обитали монахи. - Тем мне был люб отец твой. Не ломал он шапку перед иноземцами в отличие от братьев своих. И сие тоже было важно, ибо Русь - это клин, вбитый меж Востоком и Западом. Тут слабины давать нельзя! И Святослав Ярославич это понимал, не то что Изяслав Ярославич, царствие ему небесное. Ты, Олег, есть отросток могучего побега, - продолжил Никон, глядя в глаза собеседнику. - И где бы ты ни сидел - в Чернигове ли, в Тмутаракани, - покой на Руси и её могущество будут зависеть от тебя, ибо ты не токмо умом светел, но и меч крепко держишь. Таким же был отец твой. Всеволод Ярославич тоже таким был до поры до времени, а ныне весь вышел. Да ты сам видел, каков ныне в Киеве великий князь.
