- Конечно, мы сделаем это, Спирк, - с ухмылкой проговорил Нерадец, - ведь ты сам на такое дело больше не способен. Не беспокойся, друже. Уговор помним.

- Отделаем Эльжбету как последнюю потаскуху, будешь доволен, - добавил, зевая, Смага. - Мне лишь хочется знать, кому из нас первому скакать на красивой польской лошадке. Я думаю, мы все достойны такого подарка, однако кто-то должен стать первым. Кто же?

Спирк, полагая, что вопрос предназначен ему, ответил:

- Бросьте жребий и вся недолга.

Он нарисовал углём небольшой круг на запертой двери и предложил своим спутникам поочерёдно метнуть нож. Чей угодит в самый центр круга, тому первому и достанется Эльжбета.

В метании ножа повезло Смаге. Он весьма довольный завалился спать. Между тем Нерадец и Горегляд снова бросили нож в цель, дабы выяснить, кто из них займётся Эльжбетой вторым. На этот раз более метким оказался Горегляд.

- Не печалься, друже, - успокаивающе обратился к Нерадцу Спирк. - Эти двое разогреют Эльжбету, так что тебе она достанется объятая огнём желания, токмо успевай работать.

Нерадец ничего не сказал, а простоватый Горегляд смачно расхохотался, показав свои редкие желтоватые зубы. Охота за опальной княгиней казалась ему сущим развлечением.

Морозным январским днём, ближе к вечеру четыре всадника выехали из Дорогобужа по заснеженной дороге, ведущей к реке Буг. В тот же день рано поутру в Дорогобуж въехала княгиня Эльжбета со своей немногочисленной свитой.

Там, где дорога ныряла в небольшую лощину, пороcшую молодым ельником, Спирк и его люди устроили за саду. Ночью они грелись у костра в глубине леса, а днём сидели за деревьями каждый на своём месте, готовые к нападению.

По дороге постоянно проезжали то сани с грузом, то верховые. Местные крестьяне везли в город на продажу сено, мороженую рыбу или мёд, купцы держали путь из Галича и Владимира в Киев, скакали с поручением княжеские гонцы.

Прошло два дня. На третий сидевшие в засаде, наконец, дождались тех, по чью душу послал их великий киевский князь.

Первым в дело вступил Горегляд. Пущенная им стрела насквозь пробила шею одному из скакавших впереди дружинников. Второй живо спрыгнул с коня и выхватил из ножен меч. Прикрываясь конём, он вглядывался в густой ельник.

Не теряя времени даром, Горегляд пустил вторую стрелу и сразил наповал возницу, сидевшего на облучке переднего крытого возка. В это же время выскочившие на дорогу Спирк, Нерадец и Смага забросали дротиками двух дружинников, ехавших в хвосте маленького каравана. Тяжело раненные гридни вывалились из седел в снег, где и были добиты. Затем Смага ударом кинжала убил возницу, бросившегося на него с топором. Третьего возницу, кинувшегося наутёк в лес, догнала меткая стрела Горегляда.

Единственный из уцелевших гридней не оробел и бросился на разбойников с мечом в руке. Горегляд не посмел стрелять из лука, опасаясь зацепить стрелой кого-нибудь из своих товарищей. Вытащив из-за пояса топор, торчин поспешил на подмогу.

Дружинник оказался ловким малым. К моменту, когда Горегляд выбрался из леса на дорогу и подбежал к месту схватки, Смага уже корчился на снегу со вспоротым животом. Неподалёку, прислонившись к саням, стоял бледный как мел Спирк, держась левой рукой за обрубок отсечённой по локоть правой руки. Рука, ещё сжимающая кинжал, валялась рядом на снегу. Нерадец, приволакивая раненую ногу, пятился от наступающего гридня, отбиваясь одновременно мечом и кинжалом. В этот момент Горегляд, напав сзади, раскроил гридню череп.

- Почто так прикончил! - проворчал Нерадец, еле стоя на ногах. - Иль не видел, какая шапка на нем? Чистый бобр! А ты такую шапку топором разрубил, недоумок.

- Некогда было приноравливаться, - огрызнулся Горегляд. - Радуйся, что жив остался.

- Вот я и радуюсь, - пробурчал Нерадец, осматривая свою раненую ногу.

Подошедший Спирк рявкнул на Горегляда:

- Чего стоишь столбом? Волоки сюда Эльжбету, покуда тихо. Нам главное - с ней расправиться.

Торчин подбежал к крытому возку и рванул дверцу на себя. В следующий миг из тёмного чрева возка выскочила женщина в длинном меховом шушуне и белом платке, поверх которого была надета парчовая шапочка с куньей опушкой. В руке у неё сверкнул небольшой нож. Это была Эльжбета. Она дважды ударила ножом в лицо Горегляда, не ожидавшего столь стремительного нападения. Первым ударом Эльжбета выбила ему глаз, вторым рассекла шею, так что кровь брызнула струёй.

На вопли торчина прибежали Спирк и Нерадец. Вдвоём они кое-как обезоружили Эльжбету и сбили её с ног.

- Снимай с неё все, - приказал Спирк Нерадцу.

Тот повиновался, при этом то и дело награждая женщину тумаками, поскольку она сопротивлялась изо всех сил. Спирку пришлось одной рукой помогать Нерадцу, ибо тот в одиночку явно не справлялся с Эльжбетой, которая норовила выцарапать глаза своему насильнику либо дотянуться до кинжала у него на поясе.

Наконец на польке не осталось ничего, кроме браслета на руке и золотой цепочки с крестиком на шее.

Нерадец протянул было руку к цепочке, но Эльжбета, изловчившись, укусила его за палец. Нерадец отпрянул. Эльжбета вырвалась и побежала к лошадям, понуро стоявшим над бездыханными телами дружинников. Она уже сунула босую ногу в стремя, когда её настиг Спирк и схватил за волосы. Он повалил Эльжбету наземь лицом в снег.

Обернувшись на Нерадца, он прохрипел:

- Займись этой стервой, а я покуда прикончу гадёныша.

В этот миг из возка раздался плач младенца. Это придало сил Эльжбете. Она выхватила кинжал из ножен на поясе у Спирка и ударила его в живот.

Все произошло так быстро, что Нерадец, заметивший опасное движение польки, крикнул слишком поздно. Спирк услышал предупреждение, когда лезвие кинжала уже вонзилось в него почти по самую рукоять.

Спирк взревел, как смертельно раненный зверь. Левой рукой он вырвал кинжал из кровоточащей раны и всадил его Эльжбете прямо в сердце.

Корчась от боли, Спирк сделал несколько шагов к возку, где плакал младенец, но рухнул на колени: силы быстро покидали его.

- Иди… убей… - промолвил он, кивая на возок.

Нерадец заскочил в карету, и младенец замолк.

Где-то невдалеке раздалось конское ржание. Выскочив из возка, Нерадец прислушался. Со стороны Дорогобужа приближался конный отряд.

- Надо уходить! - крикнул он Спирку.

Тот вяло махнул рукой:

- Уходи сам. Я уж не жилец.

Сидя в седле, Нерадец увидел, как Спирк перерезал себе горло и в предсмертных конвульсиях забился на окровавленном снегу всего в нескольких шагах от мёртвой Эльжбеты.

Славянское племя вятичей издревле занимало земли в междуречье Оки и Волги, потеснив лесные племена мери, муромы и мещеры[102]. Вятичи последними из восточнославянских племён покорились власти киевских князей. Вятичей пытались обратить в христианскую веру Владимир Святой и Ярослав Мудрый, но все, что смогли сделать князья-просветители, - это обратить в веру Христову жителей городов по Оке и Волге. Глубинные же владения вятичей, заросшие дремучими лесами, так и остались недосягаемыми для князей и священников, несущих православие. В лесных вятских городищах и селениях, как и встарь, люди поклонялись деревянным идолам, приносили кровавые жертвы. У вятичей, что скрывались в лесах, были даже свои князья, независимые от Киева. Про этих лесных князей знали и в Ростове, и в Суздале, и в Муроме, и в Рязани… Князья, державшие столы в Муроме и Ростове, предпочитали особо не донимать вятичей поборами и не совались в глубинку, чтобы не злить язычников.

Но однажды случилось так, что среди вятичей прокатилась волна неповиновения. Крещёные и язычники повсеместно объединялись в отряды, жгли церкви, убивали священников и княжеских тиунов[103]. Во главе этого движения стоял языческий вятский князь Ходота.