- Олег не говорил тебе про своих сторонников в Тмутаракани? - допытывалась Янка. - Ведь у него там оставалось войско, где оно?

- Олегова дружина рассеялась. Часть дружинников осталась в Тмутаракани, поступив на службу к Володарю и Давыду Игоревичу.

- А про своих братьев Давыда и Ярослава Олег тебе ничего не говорил? - спросила Янка. - Ведь по сути они предали его.

- Извини, но я расспрашивала Олега больше про Романа, - Мария опустила голову.

- Где сейчас Олег? Могу я его увидеть?

- К сожалению, это невозможно, сестра, - вздохнула Мария. - Никифор Вотаниат ещё весной сослал его на остров Родос. Там ромеи содержат многих знатных пленников.

У Янки вырвался возглас досады. Но она не хотела отступать.

- На Родос, верно, часто ходят корабли из Царьграда. Я отправлюсь туда и повидаюсь с Олегом. Маша, помоги мне.

- Даже не думай про это! - возразила Мария. - Ты знаешь, что ныне творится в нашем грешном мире? Норманны рыскают на своих кораблях у самых берегов Греции, у Крита бесчинствуют берберские пираты, сельджуки завладели всеми землями ромеев в Азии и вышли к Эгейскому морю. Теперь, по слухам, сельджуки строят суда, чтобы переправиться на острова Эгеиды. Остров Родос находится у самого побережья Азии. Никуда я тебя не пущу!

- Никифор Вотаниат отрёкся от престола и ушёл в монастырь, - сказала Янка. - Вот уже три месяца империей ромеев правит Алексей Комнин. Почему бы василевсу Алексею не отпустить на свободу Олега. Пусть Олег с братом Романом воевали с ромеями в Тавриде, так это было ещё при василевсе Дуке. Алексей не претерпел от Олега никакого зла. Маша, помоги мне проникнуть во дворец. Я брошусь в ноги к василевсу, уговорю его отпустить Олега со мной на Русь.

- Сие тоже невозможно, сестра, - вздохнула Мария. - Василевса нет в столице. Алексей с войском находится на азиатском берегу Босфора, где сражается с сельджуками за город Никомедию. Вести оттуда приходят неутешительные.

- Что же делать, Маша? - почти с отчаянием воскликнула Янка.

- Ничего, - холодно отрезала Мария. - Не беспокойся за Олега. Я думаю, он и сам не рвётся на Русь. Батюшка наш вряд ли уступит Олегу без войны даже захудалый городок, не говоря уже про Чернигов. Разве ты не замечала, как он изменился с той поры, как стал великим князем?

Янка скорбно покивала головой.

- Истинно молвишь, сестрица. Батюшка наш ныне совсем не тот, каким был на переяславском княжении. Не пойму, отчего он так невзлюбил своих племянником Святославичей. Не иначе заразился этим от Изяслава Ярославича, Царствие ему Небесное.

- А ты-то почто вновь замуж не вышла? - вдруг спросила Мария. - Гляди, милая, сойдёт красота с тип его лица и останешься да конца дней своих вдовицей. Хочешь, я тебе в Царьграде жениха подыщу?

Янка грустно улыбнулась.

- Мне вдовство милее нового замужества. После Глеба для меня все мужчины кажутся какими-то не такими. Я и в Царьград-то приехала лишь затем, чтобы добиться у патриарха разрешения основать в Киеве женский монастырь. Киевский митрополит мне в этом препятствия чинит.

- Неужто в монашки собралась? - Мария изумилась. - И не жаль тебе жизнь свою губить в монастырских стенах, менять свободу на устав. От себя все равно не убежишь, сестра.

- Я все обдумала, Маша, - тихо произнесла Янка. - И решение моё твёрдо. Отец тоже отговаривал меня как мог, но потом смирился. Вот только… - Янка запнулась. - Не знаю, как и сказать об этом.

- Говори, как есть, - подбодрила Мария. - Неужто я не пойму тебя?

Янка рассказала про архипресвитера Хрисанфа, про посещение Харисийского монастыря и про все там увиденное.

- Я и предположить не могла, что там может царить такой разврат! - возмущалась она. - Неужели в Царьграде такое творится во всех женских монастырях?

- Тебе не повезло, моя милая, - с усмешкой промолвила Мария. - Этот Хрисанф известный на всю столицу развратник. Харисийский монастырь является его собственностью. Он построил его на свои деньги. Отец Хрисанфа был содержателем лупанаров[108]. Сын пошёл в священники, и ремесло отца было ему явно не к лицу. Потому-то Хрисанф и выстроил женский монастырь, по сути притон, где потаскухи обряжены в монашеские одежды. У здешних богачей свои причуды, сестра.

- Ты можешь помочь мне встретиться с патриархом? - спросила Янка. - Иль патриарх такой же развратник, как и Хрисанф?

- Ну что ты! - Мария сделала серьёзное лицо. - Патриарх святой человек. Он очень умён и образован.

Народ его любит, а знать побаивается. Я проведу тебя в патриаршие палаты и без помощи Хрисанфа.

Благодарная Янка запечатлела на щеке сестры крепкий поцелуй.

Отпуская Янку в Царьград, Всеволод Ярославич лелеял тайную надежду: не удастся убедить патриарха в целесообразности основания на Руси женского монастыря. В том же самом был убеждён киевский митрополит, который будучи греком прекрасно знал неприступный нрав патриарха. Именно Иоанн Продром и посоветовал Всеволоду Ярославичу отпустить дочь в Царьград, чтобы таким способом принудить её оставить свою затею.

Однако Янке удалось-таки добиться своего. Патриарх не только благословил её на столь богоугодное дело, но и направил в Киев своего доверенного человека, пресвитера[109] Фому Азарянина. Ему надлежало всячески помогать в основании первого на Руси женского монастыря.

С возвращением Янки из Царьграда митрополит из единомышленника Всеволода Ярославича превратился в его открытого соперника, так подействовало на него появление в Киеве Фомы Азарянина. Всеволода Ярославича отнюдь не радовало, когда он видел, с какой угодливостью поддакивает и улыбается суровому на вид пресвитеру Фоме киевский митрополит в своих раззолоченных одеждах и высокой закруглённой митре[110].

«Видать, важная птица, - размышлял великий князь. - Хоть и не грек, но по всему видать патриарх ему доверяет. Не зря Иоанн так перед Фомой стелется. Обскакала-таки меня любимая доченька! Заставили плясать под свою дуду!»

Не желая сдаваться без борьбы, Всеволод Ярославич сделал последнюю попытку разубедить Янку в намерении уйти в монастырь. Тщательно подготовившись этой беседе, он притворился больным и вызвал Янку к себе, якобы покаяться перед ней за все причинённые обиды. Всеволод Ярославич прекрасно знал о чуткости и благородстве дочери и предполагал коварно использовать это себе во благо.

За узкими окнами под порывами предгрозового ветра шумели высокие тополя и вязы; от этого в великокняжеской ложнице царил мрачноватый полумрак. Едва Янка переступила порог спальни, челядинцы в белых посконных рубахах тотчас удалились, плотно притворив за собой тяжёлую дубовую дверь.

Великий князь лежал на кровати под одеялом. Голова с густой темно-русой шевелюрой и окладистой кудрявой бородой покоилась на высоко взбитой подушке. Всеволод Ярославич выглядел утомлённым: щеки были бледны, под глазами залегли глубокие тени. Он лежал с закрытыми глазами, но открыл их, едва услышал, как скрипнула дверь.

- Садись, доченька, - негромким слабым голосом произнёс великий князь. - Порадуй меня своим присутствием. Редко я стал тебя видеть: то ты в Печерской обители обретаешься, то на подворье у митрополита, то в Царьграде… Не пойму, какая собака меж нами пробежала. Чем не по сердцу тебе дворец, что норовишь бежать из него в монастырь? Ответь мне.

Янка, усевшись на стул, молча внимала.

- Мачеха твоя живёт ныне в Берестове и глаза тебе не мозолит, - продолжил Всеволод Ярославич с укоризной, - дочери твоей я подобрал воспитательниц, каких ты хотела. Ни я сам, ни бояре мои, ни слуги слова тебе поперёк не молвят. Прах мужа твоего перевезли в Новгород и там похоронили опять же по твоей воле. Что ещё могу я сделать? Как замолить вину свою перед тобой?