Олегу казалось: нужно ещё одно усилие и враг будет окончательно разбит. Он видел, что дружинники Бориса в ясских шлемах сминают и опрокидывают киевлян, а чёрное знамя с красным трубящим ангелом находится в самом пекле битвы.
Неожиданно возле Олега оказался ковуй на взмыленном коне.
- Вай-уляй! Беда, князь! - выкрикивал он, удерживая на месте своего скакуна. - Борисби убит!
У Олега сердце замерло в груди.
- Что ты мелешь, негодяй! - закричал он, не желая верить услышанному. - Не может этого быть! Не верю. Нет! Нет!…
- Клянусь душами предков, я не лгу, князь, - гонец обиделся. - Алхаз-бей сообщает тебе: Борисби мёртв.
- Не поверю, пока не увижу тело, - рявкнул Олег. - Где оно? Где Алхаз-бей?
Гонец махнул рукой туда, где шла отчаянная сеча. Звенели мечи, дыбились кони, с громким треском ломались копья… Киевляне и часть волынян стояли насмерть против обступивших их врагов.
Олег и его гридни поскакали вслед за гонцом. В голове Олега стучала одна мысль: «Неправда! Борис не мог умереть! Не мог».
Бунчук Алхаз-бея был воткнут в землю чуть в стороне от звенящего железом огромного скопища всадников. Полтора десятка лучников стояли полукругом возле бунчука с луками, взятыми наизготовку. Тут же был Алхаз-бей и несколько его телохранителей, державших лошадей под уздцы.
- Где Борис? - крикнул Олег, спрыгнув с коня.
Алхаз-бей молчаливым жестом указал на тело под красным плащом, лежащее на траве в центре полукруга, образованного спешенными ковуями.
Расталкивая ковуев, Олег бросился к этому плащу и полной уверенности, что красная ткань скрывает кого угодно только не Бориса. Он сдёрнул плащ с неподвижного тела и застыл поражённый увиденным. Перед ним лежал мёртвый Борис.
Голова была разможжена ударом топора, один глаз полностью вытек. Но все же его можно было узнать.
Олег упал на колени и, прижав к лицу безжизненную руку Бориса, зарыдал в голос. Он обливался слезами и горько стонал, проклиная Судьбу, Господа и Изяслава. Все зло в мире казалось ему ничем по сравнению с тем, что случилось. Все пережитые несчастья казались пустяком в сравнении с этим ужасным несчастьем. Олег и не подозревал, до какой степени ему был дорог Борис: у него будто выбили опору, убили саму радость жизни.
Услышав слова Регнвальда о том, что переяславская дружина мчится на выручку к киевлянам, Олег резко выпрямился. На его лице, враз постаревшем, отпечатались гнев и неистовая жажда мести.
Приказав Алхаз-бею увезти тело Бориса в безопасное место, Олег собрал своих воинов и тех ковуев, которые оказались поблизости, чтобы ударить на переяславцев.
- В плен никого не брать, тем паче Изяслава и Всеволода. Рубить всех без пощады!
Не отстававший от Олега Регнвальд был поражён топ безудержной смелостью, с какой Олег ворвался в самую гущу врагов. Переяславцы были опытными рубаками, им хотелось отомстить за своё поражение на Сожице, поэтому упорства и жестокости было в избытке с обеих сторон.
После каждого точного удара мечом Олег приговаривал с мстительным торжеством:
- За Бориса!… За Глеба!…
Княжеские гридни падали с коней один за другим, а Олега не брали ни меч, ни топор, ни копье. Словно заговорённый, он прорубался к стягу переяславцев, видя поблизости от него позолоченный шлем Всеволода Ярославича.
Внезапно между Всеволодом и рвущимся к нему Олегом появился боярин Чудин, потерявший брата в битве на Сожице.
Чудин был силен, но грузен и неповоротлив. Дважды он едва не выбил Олега из седла. Наконец, князь, изловчившись, вогнал острие своего меча Чудину в горло, и тот повалился на лошадиную гриву, захлебнувшись кровавой пеной.
Всеволод Ярославич что-то кричал воеводам, как вдруг осёкся на полуслове. Перед ним вдруг возник Олег, весь забрызганный кровью, со щитом, утыканном стрелами.
Всеволода поразил не столько вид Олега, сколько взгляд, свирепый и безжалостный. Впервые в жизни он ощутил холодок страха в своей груди.
В поединке дяди и племянника все преимущества были на стороне у последнего. Олег был не просто моложе и выносливее, но и гораздо ловчее, а понесённая утрата лишила его страха смерти, лишь жила в нем неутомимая жажда мести.
Очень скоро Олег выбил меч из руки Всеволода и зарубил его коня, который с предсмертным ржанием повалился на землю вместе с седоком. Олег ткнул падающего Всеволода мечом в грудь, но прочный греческий панцирь выдержал удар.
Регнвальд сразил знаменосца переяславской дружины, и стяг Всеволода упал наземь под ликующий вой ковуев. Переяславцы, не выдержав, повернули вспять. Вместе со своими воинами бежал и Всеволод, успев вскочить на какую-то лошадь, оставшуюся без седока.
Олег не участвовал в преследовании врага. На него вдруг навалилась неимоверная усталость. Он сидел в седле с поникшими плечами, бессильно опустив руки и склонив голову на грудь.
Подъехал Регнвальд, осторожно тронул за плечо.
- Князь, ты не ранен? - участливо спросил варяг. - Что с тобой, князь?
Олег поднял голову, по его щекам катились слезы.
- Бориса больше нет, - прерывающимся голосом произнёс он. - Его нет больше…
Регнвальд встряхнул Олега за руку:
- Полно, княже. Не время лить слезы. Смотри.
Регнвальд указал на наступающую пехоту киевлян и переяславцев. В грозном шествии вражеских пеших полков с низко опущенными копьями и сомкнутыми щитами чувствовалось нечто грозное и неотвратимое.
Навстречу им, сжимая в руках топоры и дубины, двигались нестройные толпы смердов, шеренги которых лишь кое-где были прикрыты щитами.
Олег приказал трубить в трубы, дабы вернуть из преследования свою конницу. Предстояло провести перегруппировку сил перед надвигающейся пехотой.
Когда хриплые звуки сигналов прокатились над полем битвы, к Олегу примчался гонец от касогов с известием: в сече со смолянами пал касожский князь Албек.
Олег отправил на правый фланг Регнвальда, чтобы тот возглавил касожскую дружину.
Между тем сошлись пешие полки. Долго было неясно, чья сторона одолевает. Смерды под стягами князей-изгоев, стремительно наступая, так вдавились всей своей массой в великокняжеский полк, что едва не рассекли его пополам. У киевлян в первые же минуты боя погиб тысяцкий. Сотники, не слыша приказов, растерялись, а тут ещё, поддерживая своих пешцев, сбоку ударили ковуи и Борисова дружина. Первыми не выдержали туровцы и скопом побежали к реке под градом ковуйских стрел.
Изяслав, увидев отступление своих ратников, послал Коснячко остановить беглецов. А сам слез с коня и ни усталых негнущихся ногах направился к пешим сотням белгородцев, которые торопливо заполняли брешь в боевом построении после бегства туровцев.
Изяслав шёл и сердито размахивал руками, жестами показывая военачальникам, как надо выстраивать ратников. Подле великого князя были только трубач и оруженосец, который вёл в поводу Изяславова скакуна.
Неожиданно как из-под земли возникли два всадника, на шлемах которых развевались черные пучки лошадиных волос. Это были воины из Борисовой дружины.
Один из наездников с ходу зарубил топором Изяславова оруженосца, другой же поразил копьём самого великого князя. Это произошло перед самым строем белгородцев так внезапно, что никто не успел оказать помощь Изяславу. Дротики полетели в неприятелей, лишь когда оба наездника повернули коней и поскакали прочь.
Изяслав, услышав топот копыт и жалобный вскрик оруженосца, успел обернуться и узнать того, чьё копье ударило его в бок, пробив панцирь. Это был его бывший постельничий Людек.
«Вот подлый лях! - Изяслав лежал на земле и чувствовал, как силы покидают его. - И он тоже с изгоями. Все мои недруги к изгоям подались».
Когда подоспели лекари, Изяслав уже был без сознания. Так, не приходя в себя, он и умер на пятьдесят четвёртом году жизни…
А сражение продолжалось до глубокого вечера. Почти вся Олегова пешая рать полегла на берегу речки Либуши, стиснутая со всех сторон многочисленными полками смолян, киевлян, волынян и переяславцев. В битве пали почти все Олеговы воеводы, в том числе Гремысл.
