В 19 часов, когда члены бригады «Пхень» собрались в ресторанах «Красный дракон» и «Желтый дракон», расположенных в двадцати метрах друг от друга, в старом районе Сеула, с военного аэродрома были подняты три вертолета без опознавательных знаков, но с красными звездами на бортах. На всякий случай. Конечно, могут поснимать старших офицеров ПВО за то, что пропустили кимчанировских стервятников. Но на случай неожиданной отставки им уже были приготовлены крупные переводы на предъявителя в банках Токио.

К тому времени, когда вертолеты, кокетливо упав на бок, зашли для атаки над ресторанами «Красный дракон» и «Желтый дракон», местность вокруг ресторанов была хорошо пристреляна бригадой, прибывшей из Таиланда. Крупнокалиберные пулеметы, установленные на турелях в автомобилях «Ниссан-Патрол», закамуфлированные под ящики с фруктами, только ждали своего часа.

Вертолеты ударили ракетами «воздух — земля» по ресторанам сверху одновременно, по команде.

Старые деревянные здания взлетели на воздух. То, что не взорвалось, пылало мощным пламенем. Казалось, никто не мог уцелеть в этом аду. Аромат горящих благовоний, складированных в подсобках ресторана, смешивался с терпким запахом горящего героина, сладким запахом сожженного человеческого мяса и кислой вонью расплавившихся маринованных овощей, маринованной вермишели, соленого крокодильего и черепашьего мяса. Крики заживо горевших сливались с воплями павлинов, на которых падали в сад, расположенный между ресторанами, горящие части человеческих тел, рыб, угрей, мидий, клочки пылающих драпировок, куски растерзанных взрывом предметов мебели, ресторанного обихода, кухонной посуды. Взрыв поднял всю эту мутотень высоко в небо и обрушил в сад прямо на головы мирно дремавших павлинов, цесарок и белых цапель.

Однако и в этом аду уцелело каким-то чудом человек пять. Кто-то выбегал из ресторанов, прикрывшись столешницей или закутавшись в штору, кто-то выползал из-под рухнувшей кровли. По всем по ним, не разбирая, официанты это, повара или пехотинцы бригады «Пхень», слаженно ударили пулеметы бригады Таи Махона. Через несколько минут на небольшой площади перед ресторанами «Красный дракон» и «Желтый дракон» остались лишь замершие навсегда дотлевающие тела неизвестных участников этой трагической «вечери».

Машины резко развернулись на площади, бойцы сняли пулеметы с турелей, передали их подбежавшим молодым парням, те погрузили стволы в коляски и, действуя как заправские рикши, вписались в толчею прохожих, зевак и туристов, запрудивших все близлежащие улицы сразу после того, как закончилась стрельба.

«Ниссан-Патрол» ушли с площади через улицу, заблаговременно расчищенную для отхода солдатами военной полиции.

Вертолеты, отстрелявшись, слаженно, как мастерицы подводного синхронного плавания, легли на бок и ушли на север. Уже в пяти километрах от города они сделали еще один разворот и ушли на юг, на базу.

Прибывшая к месту трагедии цивильная полиция констатировала полный разгром могущественной криминальной группировки Пхень.

Мадам получила известие о благополучном исходе операции во время переговоров с ректором учебного технологического института.

Была достигнута договоренность о присылке еще группы преподавателей из России. Суммы, указанные в контракте официально, уступали тем, что были неофициально указаны в соглашении о намерениях, в несколько раз. К взаимному удовольствию обеих сторон.

Вечером на катере Мадам выехала на остров Чад Жу До.

Таи Махон вернулся в Таиланд. Жизнь ведь на гибели племянника не кончилась. Он должен был готовить следующую партию героина для отправки на остров Чад Жу До. Мадам страсть как не любила задержек.

Под утро ей опять приснилось мужское бородатое лицо. Узкие губы кривились в глумливой усмешке, хитрые глаза смеялись, в лунном свете маслено переливалась соболиной спинкой высокая боярская шапка. Ставшее даже знакомым за последние полгода мужское лицо могло появиться в любой момент, в любой час ночи, в начале, середине или конце сна. Обычные сны для нее кончились. А кошмар был всегда один и тот же. «Змея, змея... — повторял мужик в боярской шапке, дробно смеялся и добавлял: — Но вашим костылем не служу я...»

Что было совершенно непонятно. И потому особенно страшно.

Холодный мартовский ветер — на излете усилий, начавшихся где-то на Балтике (и на излете месяца), прошелестел в огромных черных деревьях Лазенковского парка в Варшаве и затих в высоких кронах.

Устало оттолкнувшись от крон, порыв ветра прошуршал в кустах, минуту-другую пофырчал в старом пне, родив мелодию, похожую на зов охотничьего рога.

Охотничий рог звучал в Лазенках и в XVII, и в XVIII веках, как отзвук охот XIII и XIV столетий.

В Лазенках звуки живут веками, сохраняя свою приглушенную временем свежесть, донося до уха современного варшавянина очарование старинной мелодии.

Так и с Шопеном Каждый год в Лазенках проводится концерт из произведений великого польского композитора. Потом рояль звучавший под пальцами лучших пианистов мира, увозят. Музыканты отправляются на гастроли в другие страны Меломаны разбредаются.

А в Лазенках, расходясь от памятника Шопену, разлетаясь по парку, носятся наперегонки с шепотками балтийского ветра обрывки шопеновской музыки.

В Лазенках музыка живет круглый год.

И есть немало варшавян, которые, как и в 30-е или 10-е годы, продолжают приходить в Лазенки слушать музыку, отзвучавшую полгода или три месяца назад.

Старые варшавяне слушают в Лазенках Шопена.

— Мне кажется, Галина Черны-Стефаньска сегодня звучит особенно нежно.

— Ах, пани Стецевич, она тем и хороша, что при всей ее энергетике, при всей мощи, она всегда нежна...

— Если вы думаете, пан Базиновски, что я буду с вами спорить, то вы ошибаетесь. Сегодня прохладно, но, когда слышишь музыку Шопена, на душе тепло...

На душе Таисии Станкевич тепло не было. И причин тому как минимум две. Во-первых, Таисия не умела слышать музыку даже в лучшем концертном зале. Тем более извлекать ее из души в промозглом мартовском Лазенковском парке. И, во-вторых, у Таисии скорее всего вообще не было души. Так что самую замечательную мелодию ей было неоткуда извлечь.

Таисия была по другой части.

Извлекать она умела быстро и неожиданно пистолеты с глушителем, пластиковую взрывчатку, на худой конец, нож с выбрасываемым пружиной лезвием.

Таисия была киллером.

Разумеется, она не родилась со стволом в ручонке, и первым ее движением не было резкое движение к спрятанному за ремнем джинсов пистолету с «глушняком». Первое движение в жизни у маленькой Таисии было как у всех детей — ручонки к маме, к тите.

Другой вопрос, что встретили ручонки на пути к тите и что получил жаждущий теплого материнского молока красный беззубый ротик.

По рукам тут же ударила женская рука с татуировкой (там были слова «Жека» — имя хозяйки, «Вовон» — имя предполагаемого отца малютки, и изображение пня, в который воткнут кинжал), а к орущему рту младенца была услужливо повернута намазанная горчицей вялая грудь с крупным коричневым соском, вокруг соска были вытатуированы три церковных купола — три ходки в зону обладательницы наколки.

Таисия родилась в женской колонии строгого режима, и мать ее была не просто воровской марухой, но авторитетным филеном в зоне, где и все остальные зечки были далеко не фраерными бабенками.

Таисию мать отучала от груди.

На всю жизнь отбила охоту искать ласку.

Неласковой была мать Таисии. Да и откуда ей быть ласковой если в четырнадцать лет ее зверски изнасиловал отчим, она сбежала из городка Уржума в Ленинград, попала в банду, трахали там ее во всех позициях и без ограничений все, кому не лень, пока не вытряхнули требуху по пьяни (вытряхивать требуху, для непосвященных поясним, — наносить ножевые ранения в лицо), не дали треста до усмерти (избили до полусмерти), не врезали копытами по батареям (ударили ногами по ребрам), пока не вырвали кадык (били по лицу), пока дунькои (финским ножом), протертым водкой, не нарисовали на заднице тюльпан, пробитый финкой, — «смерть прокурору».