И Рюбесхагель поддался деловому напору Олега, подпал под его странное обаяние, открыл в своем магазине в центре Фленсбурга вначале отдел русского антиквариата, потом русской иконы, потом произведений русских ювелиров. Именно в этом новом отделе он решился впервые выставить на продажу часть вещиц из клада, найденного на чердаке старого дома Гореншмидтов. В очередной свой приезд из Мюнхена Олег долго стоял перед витриной, где переливались бьющими в глаза красками драгоценные камни и изумительной красоты вещицы, созданные многими ювелирами разных стран и эпох; потом молча поднялся на второй этаж, прошел в комнату седой фройляйн Рюбесхагель, которая, как он давно и с раздражением заметил, неровно дышала при его появлении в их доме, и, красиво припав на одно колено, сделал ей предложение.

Свадьбу гуляли скромно. А вот свадебное путешествие было шикарным: Италия, Испания и Португалия.

В городе оценили скромную свадьбу — тут ценят бережливость и скромность, а про то, во сколько молодым обошлось их свадебное путешествие, знали только старик Рюбесхагель и молодой Олег Гинзбург.

Бережливый и осторожный Рюбесхагель выставлял из клада по одной вещице; пока не продаст одну, следующую не показывал. Вещи были дорогие, народ во Фленсбурге бережливый, туристов из других стран немного, и дело двигалось медленно. Так что, когда Олег Гинзбург, еще во время жизни в Ленинграде не раз бывавший в Эрмитаже и умеющий отличить музейную вещь от «лавочной», наконец увидел клад во всем его блеске, он сразу понял, каким богатством владеет.

В том, что именно он будет обладать этим богатством, у Олега сомнений не было.

Через неделю старый Рюбесхагель, привлеченный, должно быть, внеурочным и, казалось бы, беспричинным лаем их добермана-пинчера, высунулся в окно, наклонился, чтобы узнать, что так разволновало пса, вероятно, в голове у старичка помутилось, нездоровая нога не смогла дать нужной опоры, и он с четвертого этажа сковырнулся на мощенный каменной плиткой дворик собственного дома в центре Фленсбурга.

Дочь очень горевала: она любила его как родного отца. Еще счастье, говорили горожане, что отец вовремя успел выдать ее замуж за толкового человека.

Не говорили «за хорошего», как в таких случаях говорят. А за «толкового». Олег не нравился знакомым Рюбесхагелей. Но толковым, конечно же, был. В очень короткий срок он так расширил дело, что про антикварную лавку «Рюбесхагель, Гинзбург и сын» узнали далеко за пределами Фленсбурга.

Ну, «и сын» — это для понта. Детей у них не было. Зато было все остальное. И главное — богатство. Олег так разбогател, что смог расширить свою торговлю антиквариатом с Россией. Впрочем, торговля — это преувеличение. Речь шла о нелегальном вывозе из России краденых антикварных вещей, прежде всего драгоценностей, старинной бронзы, медалей, монет; реже мебели, марок, картин, фарфора. Дело расширялось, требовало большей свободы. А свобода стоит тех денег, которые за нее платишь.

За «коридоры» на границе, за мягкость таможенного досмотра, за режим наибольшего расположения со стороны соответствующих структур, дающих разрешение на вывоз антиквариата, надо платить.

И он подарил Хозяйке брошь-красавицу с огромным изумрудом в обрамлении крупных брильянтов. У хитрого Олега было ощущение, что брошь опасна и удачи ему не принесет. А так может быть. Но, должно быть, он избавился от броши слишком поздно. Она успела отбросить на остаток его короткой жизни кроваво-красный отблеск...

Мадам ее звали в глаза. А за глаза — Анаконда. И не потому, что могла в объятиях своими мощными руками и бедрами задушить любовника. Хотя, сложись так ситуация, наверное, могла бы.

Анакондой ее звали ее же подельники, контрагенты, «товарищи» по бизнесу: если Мадам что решила, добьется своего обязательно.

Надо убрать конкурента, пошлет киллера без раздумий, даже если конкурент из друзей детства, даже если из бывших любовников, из соратников по комсомолу. Но чаще она душила своих противников не шелковой бечевкой киллера, а финансовыми тисками; придумывала комбинацию, ставя фирмача-конкурента в безвыходное положение. И душила. Так год назад она задушила Харунобу Тавабату.

Ах, какой это был тонкий человек, какой тонкий! Когда они познакомились в Москве и пятидесятилетний Тавабату стал любовником тридцатилетней Мадам, он читал ей по утрам стихи Сайге. Вначале на старояпонском, потом в собственном переводе на английском, потом пересказывал по-русски. Он уже прилично говорил по-русски, но вот стихи своих поэтов на простоватый, с его точки зрения, русский еще не переводил. Десять лет он приезжал по делам бизнеса в Москву и каждый раз тайно встречался с Мадам. И у них была ночь любви, после которой Харунобу Тавабату уезжал, увозя с собой воспоминания о жаркой и страстной молодой москвичке, а Мадам прятала в тайник очередную тысячу долларов. Все большие капиталы в мире нажиты нечестным путем. Кто это сказал? Мадам честно отработала свои первые тысячи баксов. Другое дело, что вот ее миллионы действительно на крови. Ну, да в бизнесе иначе нельзя. Чем глубже в него зарываешься, тем больше рискуешь. Тут без крови не обойтись.

Тавабату словно предчувствовал свою смерть. Читал ей любимого Сайге:

Мадам была не лыком шита. Она попросила знакомого япониста перевести ей одно стихотворение Сайге. И в постели, когда Тавабату лежал, мокрый от усилий, и хриплым своим шепотком читал ей Сайге, однажды ответила:

Тавабату заплакал. Японцы вообще, при всей своей жесткости, люди достаточно сентиментальные. Особенно их трогает, когда человек другой культуры, менталитета проявляет уважение к их национальной культуре.

Харунобу Тавабату предложил ей выйти за него замуж.

Переводчик из Института восточных языков при МГУ получил сто долларов.

Мадам положила в тайник сразу две тысячи долларов.

Харунобу Тавабату стал всерьез думать о том, что энергичную и честолюбивую молодую москвичку можно ввести в его бизнес.

Тонкий и изысканно образованный, Харунобу Тавабату принадлежал к могущественному крылу японских якудза, возглавлял жестокую и сильную группировку «Яндзы-Дмамаконантха», торгующую сильными, жесткими наркотиками и со странами Востока, и со странами Запада, занимая в этом опасном и кровавом бизнесе некое промежуточное, крайне важное для скоординированности действий всех наркодельцов, положение.

Мадам могла выйти за него замуж и сразу стать сверхбогатой и сверхмогущественной... женой. А ей хотелось самостоятельности.

И она предала его. И продала. Бласко Раблесу из Колумбии.

Ее гонораром стал «кусок» империи Тавабату. Тот кусок, который приходился на транзит наркотиков через корейский остров Чад Жу До.

Фактически она владела этим островом уже десять лет. Постепенно заглатывая, как анаконда, все новые и новые владения на острове, отхватывая у японских якудза все новые и новые куски корейского пирога.

Это был смертельный номер. Но ей пока удавалось балансировать на острие ножа, задабривая своих японских компаньонов-конкурентов разными послаблениями их бизнесу в России. Тут без Хозяйки ей было бы не обойтись. Так что приходилось отстегивать Хозяйке. И хорошо отстегивать!

...На острове Чад Жу До у нее был свой дом. Дом — это мягко сказано. Дворец, комнат на пятьдесят, своего рода отель, в котором останавливались только сама Мадам в свои редкие приезды, ее челядь да те люди, которых она сюда посылала с разными поручениями.