Он уже хотел подняться, когда на голову ему обрушилось что-то тяжелое. Гюнтер в ужасе затаил дыхание, ожидая самого ужасного взрыва или боли. Но не было ни того, ни другого. Он разлепил глаза. Возле его носа на траве лежала продолговатая, примерно пятнадцать на десять сантиметров кожаная коробочка. Первой реакцией были злость, раздражение. А если бы сверху упала чугунная задвижка от камина или бронзовая ручка двери от кабинета владельца замка?

Но, когда раскрыл коробочку, злость и раздражение тут же прошли. «О, теш Сой!»

При ярких сполохах пожара в раскрывшемся футляре он увидел сокровище, которое ему и не снилось: нити жемчуга, колье с брилльянтами, женские обручальные колечки, массивные мужские перстни-печатки с монограммами и выложенными на них в виде короны драгоценными камешками. Но особенно его поразила массивная брошь с огромным камнем в центре. Не будучи знатоком, Гюнтер тем не менее без труда определил, что это чистой воды изумруд. Не первый день жил на свете и бывал в ювелирных магазинах. В том числе и по долгу службы. А когда в 1933, 1934 и 1939 годах их отряды шерстили жидовские лавочки и собранное богатство этих жидов-кровососов конфисковали в пользу рейха, он и услышал, что такие вот прозрачные камни зеленого цвета стоят подороже зеленого бутылочного стекла. На один камень можно прожить всю жизнь. И очень неплохо.

Вот такой изумруд, как тот, виденный им в 1934 году в ювелирной лавке Лейбовица, и свалился на него манной небесной. Только был раза в четыре больше того, жидовского.

Да и брильянты, а это, уверенно заключил Гюнтер, именно брильянты, ибо никакой идиот не станет на золотой броши с огромным изумрудом ставить простые стекляшки, были сказочно красивы и велики; раз в десять, а то и в двадцать больше тех, что украшали мелкие колечки и мужские перстни.

«Старинная вещь», — уважительно подумал Гюнтер и, выбросив коробочку, аккуратно завязал найденные драгоценности в носовой платок, сунул узелок за пазуху, плотно прижав к потному, волосатому брюху.

Потом вернулся, нашел коробочку и, вырыв ножом ямку в лесном мху, закопал ее.

Теперь у него оставалась только одна драгоценность из тех, что Бог послал ему за мучения его в августе 1942 года, — брошь с изумрудом...

Но ее он и не пытался продать в развороченной войной Германии.

Это он сделает позднее. После гибели рейха, которая, увы, неизбежна.

Как известно, у Гитлера был весьма странный распорядок дня. Обычно он спал в первой половине дня до обеда. В шестнадцать часов начиналось оперативное совещание. Он заслушивал доклады начальника штаба оперативного руководства вооруженными силами, начальника Генерального штаба сухопутных войск, начальника Генерального штаба военно-воздушных сил и главнокомандующего военно-морскими силами о событиях, происшедших за последние 24 часа. В этих совещаниях, проводившихся в рабочем бомбоубежище, в саду имперской канцелярии, всегда принимали участие большое число людей, многим из которых фактически нечего было там делать. Чаще всего присутствовали фельдмаршал Кейтель, барон Фон Фрейтаг-Лорингхофен, рейхсмаршал Геринг, рейхслейтер Борман, обер-группенфюрер СС Фегелайн.

В небольшом помещении присутствовавшие с трудом могли найти себе место; сгрудившись, стояли вокруг стола с оперативными картами, за которым сидели только Гитлер и несколько поодаль стенографистки.

В конце марта 1945 года я первый раз присутствовал на таком оперативном совещании. При входе в бомбоубежище отобрали пистолет, что очень шокировало меня. Я полагал, что это мера предостороженности, понятная после событий 20 июля 1944 года, когда было совершено покушение на фюрера. Но штандартенфюрер СС пояснил мне:

— Это приказ обергруппенфюрера СС Фегелайна. У нас вчера двое офицеров перестреляли друг друга. Может, были пьяны, или просто нервы сейчас у людей ни к черту. Словом, все сдают оружие при входе в бомбоубежище.

Я был потрясен: офицеры СС стреляли друг в друга! Казалось, над бомбоубежищем действительно витал страх находившихся там людей за свое будущее.

Поразительно, как люди, принадлежавшие к высшему руководству, пытались скрыть свою беспомощность и безысходность.

Перед тем как я впервые поехал в имперскую канцелярию, один старший офицер сказал мне, что я должен быть готов к тому, что увижу Гитлера совершенно другим человеком, нежели знал его по фотографиям, документальным фильмам и прежним встречам.

Действительность превзошла все мои ожидания. Я увидел старую развалину, равнодушно и даже бессмысленно реагирующую на сообщаемые ему новости.

Запомнились два ответа фюрера, молчавшего почти все заседание и тупо упершегося мертвым взглядом в карту военных действий, на вопросы высших генералов.

В дверь во время совещания просунул голову советник Хевель из министерства иностранных дел:

— Мой фюрер, есть ли у вас какие-либо приказания для меня?

— Нет. Приказаний не будет, — как автомат проскрипел Гитлер.

— Мой фюрер, если вы намерены достичь чего-либо с помощью политики, то позднее уже ничего будет невозможно сделать. Решение необходимо принимать сейчас.

— Политика? — презрительно скривился Гитлер. — Больше я политикой не занимаюсь. Она мне опротивела.

В конце заседания к Гитлеру наклонился зашедший в зал обергруппенфюрер СС Фегелайн:

— Мой фюрер, что делать с драгоценностями, найденными па груди застреленного в пьяной драке оберштурмбаннфюрера Гюнтера Раймана? Речь идет о броши с очень крупным изумрудом огромной стоимости.

— Откуда она у него? — приподнял тонкие, чуть выщипанные брови над моноклем Гитлер.

— Не могу знать, да сейчас, когда он мертв, это уже не имеет

значения.

— Передайте ее майору барону фон Фрейтаг-Лорингхофену. Он вместе с рейхслейтером Борманом отвечает за создание финансовой базы для возрождения национал-социализма.

Уже покидая бомбоубежище, расположенное в саду имперской канцелярии, в ночь с 20 на 21 апреля 1945 года, я видел, как барон фон Фрейтаг-Лорингхофен получил из рук шарфюрера СС небольшой замшевый мешочек, который спрятал во внутреннем кармане военного френча. При этом присутствовал капитан 3-го ранга Люгде-Нейрат.

Более я в райхсканцелярии не был, ни барона, ни капитана не встречал.

О судьбе броши с изумрудом ничего не слышал. Запись сделана в тюрьме Штумфтдорф по просьбе следователя, старшего майора государственной безопасности Петрова Игоря Федоровича, 20 мая 1945 года.

Полковник люфтваффе Ганс Гийделгарт повесился 21 мая в своей камере в тюрьме Штумфтдорф. Хотя, судя по сопроводительным документам, полковник поступил в тюрьму уже без поясного ремня и подтяжек, а повесился он именно на кожаном офицерском поясном ремне, специального расследования инцидента не было. Контролеры тюрьмы, старшие сержанты Иванов и Свиридов, не только не были наказаны, но произведены в старшины и представлены к медалям «За отвагу».

Ну, что ж. Чтобы задушить крепкого сорокалетнего полковника люфтваффе, тоже нужна отвага.

Барона фон Фрейтаг-Лорингхофена задержали 21 мая 1945 года в собственном имении в сорока километрах от Берлина. Сопротивления не оказывал. Добровольно сдал оружие. Во время обыска в замке барона был обнаружен целый ряд ценных вещей, в том числе коллекция севрского фарфора, коллекция французских шпалер XVII века, картины Лукаса Кранаха, картины Адольфа Менцеля из крестьянской жизни, гравюры Альбрехта Дюрера, а также шкатулка с семейными драгоценностями, сданная без описи майору ГБ Коростылеву из СМЕРШа.

В тюрьму Штумфтдорф меня привезли 22 мая 1945 года.

Допрашивали меня три офицера СМЕРШа. Они сидели в полумраке за длинным столом, расположившись таким образом, чтобы один мог смотреть мне в лицо, а два других наблюдали за мной сбоку. Офицеры бомбардировали меня вопросами — настоящий перекрестный допрос, причем на меня направили свет ярких ламп.