Она очистила апельсин, закатала рукав белой блузки, чтоб не обрызгаться, выдавила сок в кружку, жадно, хлюпая, выпила. Навела марафет.

И снова в высоком эргономическом кресле сидела красивая, строгая, неприступная Хозяйка, Ирина Юрьевна Бугрова.

Тяжело, несмотря на стройную фигуру, встала из кресла, некрасиво потянулась, почесала бок. Конечно, все эти французские вискозы — барахло, от них кожа чешется, а красиво.

Бугрова подошла к окну, безразлично глянула на залитую то ли дождем, то ли мокрым снегом улицу. Нет, пожалуй, снег... Вон, слой белый на крышах машин у института остался. А тот, что на землю падает, тает. Там, под землей, столько коммуникаций, что их тепло пустило бы в распыл и айсберг.

Айсберг айсбергом, а Михал Абрамыч Айзенберг, начальник Управления материального обеспечения НИР и ОКР, свое дело знает.

Евреев она не любила. Евреек просто ненавидела, напрочь в институт на работу не брала; тех, кто в нем был до того, как она стала директором, не мытьем так катаньем из НИИ вычистила. А мужиков терпела. Была в них какая-то деловая изворотливость, за которую была готова простить им многое.

Мысль ее проникла сквозь растаявший снег, сквозь тонкий слой асфальта, песка и глины, толстый слой бетона, в склады, хранилища, бункера института. Они занимали два этажа. Когда- то под институтом, в момент его строительства в 1972 году, был заложен комплекс гражданской обороны с эвакогоспиталем, бомбоубежищем, складами НЗ и прочим. Знали про него только бывший директор института, погибший в ДТП шесть лет назад, как раз перед назначением ее директором, начальник институтского штаба ГО, умерший вскоре от инфаркта, хотя в жизни на сердце никогда не жаловался, и начальник матснабжения Мишка Айзенберг. Он, кстати, первым и предложил использовать бесхозные помещения под склады. В те годы на этом можно было хорошо заработать. Вначале сдавали помещения. Потом стали для себя использовать. Сейчас в складах института было нигде не оприходованных ценностей на миллионы долларов. Но знали обо всем только она, Мишка и пять начальников складов, людей, запуганных до икоты и проверенных в деле.

И еще кузнец-умелец дядя Никодим. Где его раздобыл Мишка, уму непостижимо. Был он черен, лицо его плотно заросло черным с сединой волосом, даже на носу и на ушах топорщились длинные черно-седые волоски. Дядя Никодим там и жил, безвылазно. То ли от семьи прятался, то ли от милиции. Но, учитывая, что охраняли склады посменно шестеро бывших спецназовцев, убежать он, само собой, и не смог бы. А так всем было спокойнее.

Потому что кузнец-умелец дядя Никодим в институтской подземной лаборатории плавил присылаемые «с воли» золотые вещицы: сережки, перстеньки-колечки, цепочки, часики. Камушки из них, если были, вынимал другой человек — глухонемой Валя, работавший в крохотной каморке и живший, как и Никодим, на правах добровольного затворника. Еду и выпивку им сюда приносили охранники. В достатке и ассортименте. А бабами, что характерно, оба не интересовались.

Валя смывал, оттирал с золотых вещиц кровь и частицы мозгового вещества, грязь, если они были. И уже чистыми отдавал

Никодиму. О чем при этом думал Валя, никому не известно, поскольку, как отмечено выше, был Валентин, кадыкастый мужик лет сорока и под метр восемьдесят ростом, глух и нем, как пень.

Никодим отливал слитки. Ставил на каждом клеймо «Сделано в СССР» и паковал в аккуратно простеленные толстой бумагой деревянные ящики.

А вот куда шли ящики, не его, Никодима, дело.

Федор Степанович Пахомов чувствовал себя хорошо. Он так и ответил на вопрос хирурга, делавшего ему кардиографию.

— Хорошо, хорошо. В смысле нормально.

— Тритаце перед операцией принимали?

— Да, профессор.

— Я не профессор. Пока.

— Будете еще. Человек вы молодой. Впереди больше, чем позади. У меня вот наоборот. Большая часть жизни прожита.

— Ничего. Еще поживете. Что-то давление скакнуло. Коринфар, быстро. А, черт... Потекло. Извините.

— Ничего страшного?

— Ничего. Мария Павловна, где вы там?

— Иду, иду.

Сестра сунула Федору Степановичу две таблетки коринфара в рот.

— Разжуйте и под язык!

Пахомов послушно разжевал. Уж кого-кого, а медиков он привык слушаться беспрекословно.

Боль в паху, где хирург зажал пальцем кровь, рванувшуюся из паховой артерии, усилилась, несмотря на местную анестезию.

— Так-то лучше. Сейчас будет не столько больно, сколько неприятно.

— Переживем.

Врач стал накачивать через артерию специальную жидкость, которая, окрашивая кровь, идущую через сосуды как к сердцу, так и от сердца, давала на мониторе картину забитости сосудов холестериновыми бляшками. Действительно, в груди Пахомов ощутил какую-то дурноту. Чтобы отвлечь больного и контролировать его состояние, врач, продолжая изучать «картинку» на мониторе, спросил:

— У вас в больничной карте написано, что вы генеральный директор АОЗТ «Коттедж». Что, действительно коттеджи строите?

— Действительно.

— И большой размах?

— Большой. Все Подмосковье типовыми коттеджами застроил.

— Под ключ?

— Под ключ, был бы участок.

— И дорогие коттеджи?

— От тридцати миллионов и выше.

— Выше насколько?

— До миллиона баксов.

— Значит, оплатить операцию по шунтированию сможете.

— А она на сколько тянет?

— Ну, в десять тысяч долларов можно уложиться.

— Потяну. Хотя с наличностью у меня сейчас как раз туго. Деньги не всегда как надо прокручиваются. Скажем, я уже оплатил все стройматериалы, дал предоплату украинским и молдавским строителям, они хотя и дешевые, но им тоже что-то кушать надо. А мне бабки за готовые коттеджи еще не перевели. И мне, скажем, нужно срочно за строймеханизмы, взятые напрокат у Облпромстройтреста, платить. Ну, те еще подождут. А вот банку «Экспресс-кредит» отдавать надо, как говорится, вчера. А они ждать не любят. Вот переволновался с этими делами, меня и тряхнул гипертонический криз. А уже тут диагностировали ишемическую болезнь сердца, стенокардию.

— Ну, стеноз у вас есть.

— Крутой?

— Я не знаю, что такой «крутой» стеноз. Скажем так, терпимый. Никакой трагедии. Даже драма, если и есть, то в эстетике театра соцреализма 70-х годов, когда хорошее и отличное борются. Думаю, большая операция не понадобится.

— А баллонирование?

— Тоже нет смысла. Семьдесят пять процентов поражения. По это не главные сосуды, так сказать, нисходящие. Другие, не пораженные бляшками, компенсируют потери.

— А вы, доктор, что про коттеджи спрашивали? Хотите строиться?

— Не сейчас. Строить, так хороший дом. На хороший пока не заработал. Оставьте свои координаты. Я после операции вас навещу. Думаю, через полгодика буду готов на большой дом.

— А мне, если без операции, что делать?

— Это вам Алексей Павлович Орленев все объяснит. Курс лекарств подберут. Индивидуально. Кстати, если говорить о деньгах, тоже не для бедных: тысяч в восемьсот-девятьсот в месяц обойдется, считая закор. Он самый дорогой.

— А если не принимать?

— Тогда склеротические бляшки забьют эти два сосуда на сто процентов. А может, и другие. У вас артерии, идущие к мозгу, на тридцать процентов поражены. И...

— Понятно. «Лимон» в месяц, конечно, найду.

— Вот и хорошо. Попейте после операции побольше.

— Я приготовил и почечный чай, и минералку. Это правда, доктор, что для почек каронарография вредна?

— Да все вредно, что ни возьми. Бог человека сотворил как законченное творение, закрытую систему. А мы все в Божье творение вмешиваемся. Конечно, и та красящая жидкость, что в вас накачана, вредна. Но быстро выведется из организма. Пейте только побольше.

— А печень?

— Что печень?

— Для нее как?

— Вам после каронарографии сделают серию капельниц с витамином В6 и эссенциале, так что очистим ваш организм, не волнуйтесь.