Один раз и нарушила свое же решение.

Знаменитый русский коллекционер Владислав Трофимович Козлов решил подарить свою уникальную коллекцию картин, гравюр, рисунков, скульптур, монет, автографов и экслибрисов городу Москве. Находчивый московский мэр выделил на это святое дело маленький старинный особнячок в центре Москвы. Писатель Сергей Власов, приор Ордена святого Константина в России, собрал при будущем музее международный попечительский совет. Словом, презентация нового музея притянула большой бомонд не только Москвы, но и Парижа, Мадрида, Лондона и Мюнхена. Обещали быть члены Дома Романовых, принцесса Инесса, принц Александр цу Ринг, барон Важховен, граф Радкевич и даже глава Ордена святого Константина, князь Эстерхази...

Собираясь на презентацию, Ирина Юрьевна была в приподнятом настроении, чувствовала некий светский кураж, когда хотелось и одеться побогаче и пофасонистее, и драгоценности показать. Из лучших своих... Она выбрала брильянтовые сережки с изумрудиками в центре, брильянтовые перстни с изумрудами, необычайно изящные подвески с изумрудами и брильянтами, ожерелье, где крупные изумруды перемежались с такими же крупными брильянтами. И тут поняла, что без старинной броши все это смотрится дешевой чешской бижутерией. Нужен был заключительный аккорд к этому параду камней. Изумруд княжны Васильчиковой как раз и был таким аккордом. Она решила нарушить данное себе же обещание.

Нельзя сказать, что ее явление произвело впечатление разорвавшейся бомбы. Все-таки дамы там были из высшего света. Не только жены миллионеров и членов правительства, не только богатейшие предпринимательницы, вроде «товарки» и соратницы Хозяйки, пышнотелой Мадам, вульгарно показавшей Хозяйке большой палец, долженствующий продемонстрировать ее восторг перед камнями Бугровой. Но тут были жены почти всех европейских послов. Так что общий фон драгоценностей был мирового класса.

Но и на этом фоне Хозяйка блистала. Мадам была права: выглядела она «на большой».

И все бы хорошо, и настроение было бы замечательным, если бы не встреча с двумя генералами из Генпрокуратуры.

Одного из них, Муромцева, Бугрова знала лично. Год назад Муромцев расследовал крупное дело о хищениях драгоценностей из музеев Санкт-Петербурга, Пушкино, Новгорода и Пскова. Работала там явно одна банда. Поскольку регионов было охвачено несколько, то дело и забрали из областных и городских прокуратур и передали «важняку» Генпрокуратуры. Вышел Муромцев через задержанную в Высшем Волочке барыгу Веру Игнатьеву на заказчицу всех хищений, краж и разбойных нападений по кличке Хозяйка. Но намеком вышел, не персонифицированно. То есть он знал, что есть в Москве такая Хозяйка. Даже предполагал, кто ею мог быть. Но доказать ничего не смог.

Бугрова не стала нажимать «кнопки», чтобы избежать явки в Генпрокуратуру по вызову следователя. Ни к чему показывать, что вызов ее напугал до полусмерти. Пришла и четко, холодно и находчиво ответила на все вопросы внимательного и корректного Александра Михайловича. На том все и кончилось. Барыгу Веру Игнатьеву удавили в Бутырках. Пошла ее смерть как результат самоубийства. Повесилась, дескать, под гнетом вины и в страхе перед грозившей ей колонией строгого режима, поскольку была Вера к тому времени признана судом особо опасным рецидивистом.

Бугрова сразу узнала Муромцева. И, узнав, тут же отвела глаза. Здороваться с ним не было никакой охоты, а делать вид, что не узнала, неловко. Проще отвести глаза.

И, уже отведя глаза, вдруг поняла, что знает этого высокого человека с офицерской выправкой, стройными ногами спортсмена и мощным, накачанным торсом, стоявшего возле Муромцева. Это был доктор искусствоведения Егор Патрикеев, возглавивший, как передали ее информаторы, недавно созданный отдел специальных операций при Генпрокуратуре. Подробности вменяемых новому главку Генпрокуратуры функций пока известны не были. Зато было известно, что тяготевший к оперативной работе искусствовед имел большой опыт борьбы с международной организованной преступностью, с успехом вел дела, связанные с криминальным бизнесом на антиквариате и драгоценностях. Он давно был в разработке контрразведывательных структур руководимой Хозяйкой организации. Однако досье на него как было тощеньким, так таковым и осталось. Учитывая особый интерес к новому структурному подразделению Генпрокуратуры, Хозяйка сделала мысленную «зарубку» — выделить большие деньги, направить по следу этого человека с умным, печальным лицом с маленькой седой бородкой лучшие силы. Но собрать исчерпывающую информацию! Уже отойдя в угол зала, где стоял официант с огромным подносом, уставленным крохотными бутербродиками с воткнутыми в них пластмассовыми вилочками-двузубцами, уже взяв рассеянно такой маленький сандвич и отправив в рот миниатюрную тарталетку с тертым сыром, кусочком ветчины, свежего огурца и маслиной, уже жуя все это и сделав глоток шампанского из низкого стеклянного бокала, Бугрова поняла, что память, если так можно выразиться, уголков глаз, память периферийного зрения сохранила очень важную информацию.

Точно так же, как Хозяйка скользнула равнодушным взглядом по лицу Патрикеева, так и он скользнул своим взглядом по красивому лицу Ирины Юрьевны. При этом вспоминала, механически глотая «Брют»: глаза Патрикеева, одного из крупнейших знатоков древнерусских драгоценностей, автора монографии «Драгоценные камни в ювелирном искусстве Древней Руси», остановились на ее броши!

«Сука буду, он засек брошь!»

Такими словами Ирина Юрьевна даже мысленно не пользовалась, хотя, обращаясь с Мадам и другими своими помощницами и соратницами, в недавнем прошлом комсомольскими активистками и «сиделицами» мест не столь отдаленных, слова такие знала и давно перестала морщиться, когда при ней ими пользовались.

Сама удивилась, как это, пусть и мысленно, овладела лагерным жаргоном.

Но удивление это тут же отступило в сторону. Его заслонила тревога, переходящая отнюдь не плавно, а резко, с обильным выделением пота на лице, под мышками и на ладонях, в состояние паники, страха, ужаса!

Она не знала истории броши. Но, инстинктивно подозревая Олега Гинзбурга в нечистоплотности, легко могла предположить, что этот козел подарил ей ворованную вещицу. Не дай Бог, ОСО Генпрокуратуры вышло на след броши, и следок тот направило к ней, Хозяйке! Вот паскудство! На таком простом деле, на пустом месте залететь...

Настроение было напрочь испорчено. Уже не хотелось смотреть ни на огромного Клевера, с пола до потолка, — чудный осенний пейзаж, ни на гигантский портрет Екатерины II, ни на миниатюры, изображавшие членов семьи Романовых, из коллекции Владислава Козлова... Не хотелось раскланиваться с князем Эстерхази, с Юрием Лужковым, Ларисой Малининой и Ольгой Дороховой из фонда «Помощь детям»...

— Домой, домой! — бормотала Ирина Юрьевна, протискиваясь сквозь московский бомонд, жадно жующий большие бутерброды с севрюгой горячего копчения, белужьим балыком, красной и черной икрой, которые только что официанты внесли в зал. Подносы с крохотными бутербродиками с пластмассовыми вилочками, которые были поданы с аперитивом на закуску, были тут не забыты. Видные актеры и художники в смокингах, поэты с шелковыми шейными платками, журналисты в джинсах и свитерах, дорого и безвкусно, дорого и со вкусом одетые разных возрастов и эрудиции дамы — все набросились на новые подносы с едой.

— Это писча! — важно произнес какой-то кудлатый и горбоносый молодой человек, в котором Хозяйка узнала примелькавшегося по телевидению музыковеда-охальника, журналиста- разговорника...

Бортанув его бедром так, что хулиганствующий специалист по попсе чуть не подавился куском жирного балыка, Хозяйка рванула дальше и, наступив пару раз на ноги зазевавшимся представителям «всей Москвы», четко сопровождаемая ненавязчивой профессиональной «личкой», выскочила на главную лестницу, где чуть было не столкнулась с припоздавшим, уже поднявшим ногу, чтобы перейти с лестницы на площадку, одним из двух первых вице-премьеров, бывшим нижегородским губернатором с нерусской фамилией Немцов. Она его не любила. Хотя бы потому, что его, а не мужа, назначили во вновь сформированном правительстве «первым» вместе со «ржавым Толиком». Будь время, она бы, возможно сделав вид, что это случайность, и его бортанула плотным бедром, но времени не было, и, лишь бросив на него яростный ненавидящий взгляд,