– Слушай, сынок, слушай, – воскликнул пожилой джентльмен, – слушай и совершенствуй свое разумение. Поистине, мой добрый друг, никто еще не уходил от вас без каких-нибудь полезных наставлений. Бери пример с доктора Гаррисона, Том, и ты будешь достойнейшим человеком до конца своих дней!

– Несомненно, сударь, – ответил Том, – доктор Гаррисон высказал сейчас немало прекрасных истин; скажу без всякого намерения польстить ему, что я всегда был большим почитателем его проповедей, особенно в отношении их риторических достоинств. И все же, хотя

Я не могу согласиться с тем, что служитель церкви должен сносить оскорбления терпеливее, чем любой другой человек и в особенности, когда оскорбляют духовенство.

– Весьма сожалею, молодой человек, – заявил доктор, – по поводу того, что вы склонны чувствовать оскорбление именно как служитель церкви, и уверяю вас, если бы я знал о такой вашей предрасположенности прежде, духовенству никогда не пришлось бы быть оскорбленным в вашем лице.

Пожилой джентльмен стал выговаривать своему сыну за то, что тот перечит доктору Гаррисону, но тут слуга принес последнему записку от Амелии, которую тот сразу же прочел про себя и в которой значилось следующее:

Велев слуге передать даме, что он тотчас к ней придет, доктор осведомился затем у своего приятеля, нет ли у него намерения погулять немного перед обедом в Парке.

– Мне надобно, – сказал он, – срочно навестить молодую даму, которая была вчера вечером с нами: судя по всему, у нее случались какая-то неприятность. Ну, полноте вам, молодой человек, я был с вами разве что немного резок, но вы уж простите меня. Мне следовало принять во внимание ваш горячий нрав. Надеюсь, что со временем мы с вами сойдемся во мнениях.

Пожилой джентльмен еще раз высказал другу свое восхищение, а его сын выразил надежду, что всегда будет мыслить и поступать с достоинством, подобающим его облачению, после чего доктор на время расстался с ними и поспешил к дому, в котором жила Амелия.

Как только он ушел, пожилой джентльмен принялся резко отчитывать своего сына:

– Том, – начал он, – ну можно ли быть таким дураком, чтобы из упрямства погубить все, что я сделал? Почему ты никак не поймешь, что людей надобно изучать с таким тщанием, с каким я сам в свое время этим занимался? Уж не думаешь ли ты, что если бы я оскорблял этого фордыбачливого старика, как ты, то когда-нибудь добился бы его расположения?

– Ничем не могу вам помочь, сударь, – отвечал Том. – Я не для того провел шесть лет в университете, чтобы отказываться от своего мнения ради каждого встречного. Ему, конечно, не откажешь в умении сочинять напыщенные фразы, но что касается главного, то более дурацких рассуждений мне еще не доводилось слышать.

– Ну и что из того? – воскликнул отец. – Я ведь никогда тебе не говорил, что он умный человек, и сам его никогда таким не считал. Имей он хоть сколько-нибудь сообразительности, так уже давно был бы епископом, вот это я знаю наверняка. В устройстве своих личных дел он всегда был олухом; я, например, сомневаюсь, есть ли у него за душой хотя бы сто фунтов помимо его годового дохода. Ведь он раздал более половины своего состояния Бог знает кому. В общем и целом я выудил у него, пожалуй, больше двухсот фунтов. Ну, скажи на милость, стоит нам терять такую дойную корову из-за того, что ты не хочешь сказать ему несколько любезных слов? Поистине, Том, ты такой же простофиля, как и он. Как же ты после этого надеешься преуспеть на церковном поприще, коль скоро не умеешь приноравливаться и уступать мнению тех, кто повыше тебя.

– Я что-то не пойму, сударь, – вскричал Том, – что вы понимаете под словом – повыше! В определенном смысле я, конечно, признаю, что доктор богословия выше бакалавра искусств, и готов согласиться, что в этом отношении доктор действительно выше меня, но уж греческий и древнееврейский я знаю не хуже, чем он, и сумею отстоять свое мнение перед кем бы то ни было – перед ним или любым из наших университетских.

– Вот что, Том, – воскликнул пожилой джентльмен, – пока ты не уймешь свою самонадеянность, я больше никаких надежд возлагать на тебя не стану. Будь ты поумнее, ты бы считал любого человека, от которого можешь хоть чем-нибудь поживиться, выше себя; или, по крайней мере, ты бы его убедил, что так думаешь, и этого было бы достаточно. Эх, Том, нет у тебя никакой хитрости.

– Чего же ради я тогда учился в университете эти семь лет? – вопросил Том. – Впрочем, я понимаю, отец, почему вы так думаете. Среди стариков распространено заблуждение – считать, будто только они одни умные. Еще в древности так рассуждал Нестор;[298] но если бы ты порасспросил, какого мнения обо мне в колледже, то, полагаю, ты бы не считал, что мне следует опять приняться за учение.

Тут отец с сыном отправились в Парк, где во время прогулки первый еще и еще раз давал сыну благие советы в науке угождения, которые едва ли пошли ему впрок. И в самом деле, если бы любовь пожилого джентльмена к сыну не ослепляла его настолько, что он почти не замечал недостатки своего чада, то он бы очень скоро убедился, что сеет свои наставления на почве, безнадежно зараженной самомнением и потому исключающей надежды на какие бы то ни было плоды.

Священник застал Амелию одну, поскольку Бут пошел погулять со своим вновь обретенным знакомым капитаном Трентом, который, судя по всему, был настолько рад возобновлению приятельских отношений со своим старым сослуживцем, что со времени их встречи на утреннем рауте за карточным столом с ним почти не разлучался.

Амелия следующим образом объяснила доктору, какое именно событие она подразумевала, посылая свою записку:

– Простите меня, дорогой доктор, за то, что я так часто беспокою вас своими делами, но ведь мне известна ваша неизменная готовность, равно как и умение, помочь любому своим советом. Дело в том, что полковник Джеймс вручил мужу два билета на маскарад,[299] который состоится через день или два, и муж так решительно настаивает на том, чтобы я непременно с ним туда поехала, что я действительно не знаю, как мне от этого отказаться, не приводя никаких доводов; между тем я не в силах придумать какой-нибудь отговорки, открыть же ему истинную причину вы, я думаю, и сами бы мне не посоветовали. Я и так на днях еле-еле выпуталась, ибо из-за одного чрезвычайно странного происшествия очутилась в таком положении, что едва не принуждена была сказать мужу всю правду.

И тут она поведала доктору о приснившемся сержанту сне и вызванном им последствиях.

Доктор задумался на минуту, а потом сказал:

– Признаться, дитя мое, я озадачен этим не меньше вас. Я бы решительно не хотел, чтобы вы пошли на маскарад; судя по тому, как мне описывали это развлечение, оно мне не по душе; я не придерживаюсь таких уж строгих правил и не подозреваю каждую идущую туда женщину в дурных намерениях, но для человека рассудительного это все же слишком вольное и шумное удовольствие. А у вас к тому же есть и более сильные и особые возражения, и я попытаюсь сам его разубедить.

– Ах, это невозможно, – ответила она, – и поэтому я бы не хотела, чтобы вы даже за это брались. Я не помню, чтобы муж еще на чем-нибудь так настаивал. У них уже по этому случаю, как они это называют, составилась компания, и, по его словам, мой отказ очень всех огорчит.