Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

– Сударь, я выше того, чтобы считать себя оскорбленным вами, и считаю ниже своего достоинства пускаться с вами в какие бы то ни было объяснения.

– Я не знаю, сударь, за собой ничего такого, – ответил Бут, – что заслуживало бы с вашей стороны подобного обращения.

– Видите ли, сударь, – воскликнул полковник, – если бы я не питал к вам прежде некоторого уважения, то не считал бы вас достойным своего негодования. Однако поскольку вы по рождению своему джентльмен, и к тому же офицер, и поскольку я питал к вам прежде уважение, то в знак этого предоставляю вам самому воздать себе должное. А посему скажу вам, сударь, что вы вели себя как негодяй.

– Ну, знаете, жаль, что мы с вами находимся в Парке, – вырвалось у Бута, – не то я бы вас как следует отблагодарил за эту любезность…

– Что ж, сударь, – вскричал полковник, – мы можем очень быстро найти удобное для нас место!

Бут ответствовал на это, что готов пойти куда угодно. Полковник попросил его следовать за ним и зашагал вверх до Конститьюшен Хилл к Гайд-Парку, причем Бут, который сначала не поспевал за спутником, потом даже перегнал его, и наконец они приблизились к тому месту, которое по справедливости можно было бы назвать кровавым полем, потому что именно эту часть Гайд-Парка, расположенную чуть левее аллеи для прогулок верхом, смельчаки облюбовали в качестве подходящего местечка для отправления противника на тот свет.

Бут достиг этой аллеи чуть раньше полковника; тот продолжал вышагивать, не меняя своей поступи, словно какой-нибудь испанец. Сказать по правде, поторопиться вряд ли было в его власти: он так долго приучал себя к размеренному шагу, что подобно тому как привыкшую бежать рысцой лошадь едва ли возможно заставить перейти в галоп, точно так же никакая страсть не могла принудить полковника изменить свою поступь.

В конце концов обе стороны добрались до желанного места, и тут полковник не спеша снял свой парик и мундир и аккуратно положил их на траву; затем, обнажив шпагу, устремился к Буту, который уже держал шпагу наготове, однако никаких других приготовлений к поединку делать не стал.

Пылая гневом, противники скрестили шпаги; после нескольких выпадов Бут нанес полковнику сквозную рану и опрокинул его наземь, одновременно завладев его шпагой.

Как только полковник вновь обрел способность говорить, он подозвал к себе Бута и с выражением необычайной приязни сказал ему:

– Вы исполнили то, что я почитал своим долгом добиться от вас, и убедили меня, что вы человек чести и что мой шурин Джеймс заблуждался на ваш счет, ибо ни один мужчина, таково мое убеждение, способный с таким благородством обнажить шпагу, не может быть негодяем. Дорогой мальчик, поцелуйте меня, будь я проклят; я незаслуженно оскорбил ваше достоинство столь неподобающим словом – вы уж простите меня; но, будь я проклят, если я не действовал единственно из любви к вам, – мне хотелось дать вам возможность оправдаться, и вы, признаюсь, это сделали, как надлежит человеку чести. Уж не знаю, чем это все для меня кончится, однако надеюсь, что останусь жив по крайней мере для того, чтобы помирить вас с моим шурином.

При этих словах на встревоженном лице Бута выразился настоящий ужас.

– Дорогой полковник, – вопросил он, – зачем вы вынудили меня пойти на этот шаг? Скажите мне, ради бога, разве я когда-нибудь хоть чем-то оскорбил вас?

– Меня! – воскликнул полковник. – Дорогое дитя, конечно, вы никогда ничем меня не оскорбили. Скажу вам больше, во всем этом деле я постоянно выступал в роли вашего друга. В истории с моим шурином я всегда был на вашей стороне, до тех пор пока это было совместимо с моим достоинством; но не мог же я прямо ему в лицо опровергать его слова, хотя мне, конечно, и трудно было ему поверить. Но что мне было делать? Если бы я не дрался с вами, то не миновать бы дуэли с ним; надеюсь, однако, достаточно и того, что уже произошло; дело уладилось само собой – и драться снова вам не придется.

– Не думайте больше обо мне! – воскликнул с жаром Бут. – Ради всего святого, позаботьтесь лучше о собственном выздоровлении. Позвольте мне посадить вас в портшез и поскорее доставить к хирургу.

– Клянусь, ты благородный малый, – воскликнул полковник, который был уже на ногах, – и я очень рад, что дело закончилось так удачно: хотя шпага и прошла насквозь, но прошла косо, так что, надеюсь, особой опасности для жизни нет; однако и этого, я полагаю, достаточно, чтобы считать, что дело завершено с честью, особенно принимая во внимание, с какой быстротой вы меня разоружили. Рана слегка кровоточит, но я вполне смогу добраться до того дома, что у реки. И если вы пришлете мне туда портшез, я буду весьма вам обязан.

Поскольку полковник отказался от какой бы то ни было помощи (у него и в самом деле было вполне достаточно сил, чтобы передвигаться самостоятельно, хотя, возможно, и несколько менее важной поступью, нежели обычно), то Бут отправился к Гровенор-Гейт;[162] там он нанял портшез, с которым вскоре и возвратился к своему приятелю. Осторожно усадив полковника, Бут сам сопровождал его пешком до Бонд-Стрит, где в ту пору жил очень известный хирург.[163]

Прозондировав рану, хирург обернулся к Буту и, догадываясь, что это явно его рук дело, сказал ему с улыбкой:

– Поверьте слову, сударь, вы справились с задачей как нельзя лучше.

– Сударь, – воскликнул полковник, обращаясь к хирургу, – уж не думаете ли вы, что я боюсь умереть! Полагаю, мне лучше знать, как подобает вести себя человеку достойному, и я, кажется, не раз доказал это, идя впереди наступающих солдат. Так что, когда я спрашиваю, есть ли какая-нибудь опасность, не воображайте, будто я допытываюсь об этом из страха.

– Помилуйте, полковник, – ответил хирург, быстро раскусивший нрав осматриваемого им джентльмена, – с моей стороны было бы весьма самонадеянно утверждать, что человеку, только что получившему сквозное ранение, не грозит никакая опасность. Но, мне кажется, я могу вас уверить в том, что пока не вижу опасности, и если только не обнаружатся какие-нибудь более тревожные симптомы и рана не повлечет за собой лихорадку, то, надеюсь, вы доживете до того, чтобы вновь со всем присущим вам достоинством идти в сражение впереди наступающих солдат.

– Что ж, рад был услышать ваше мнение, – промолвил полковник, – потому что вовсе не желаю умирать, хотя и не боюсь этого. Однако на случай, если какие-нибудь более тревожные симптомы, нежели те, которых вы опасаетесь, все же обнаружатся, прошу вас, будьте свидетелем нижеследующего моего заявления: этот молодой джентльмен совершенно невиновен. Я сам вынудил его совершить этот поступок. Мой дорогой Бут, я очень доволен тем, как все обернулось. За всю мою жизнь вы первый сумели взять надо мной верх, однако вам очень повезло, что вам удалось меня обезоружить, и я не сомневаюсь, у вас достанет «беспристрастности», чтобы и самому так думать. Коль скоро дело окончилось ничем, то, следовательно, так угодно было судьбе, и никто из нас не виноват.

Бут от всей души обнял полковника и заверил его, что чрезвычайно удовлетворен заключением хирурга и вскоре оба наши воителя расстались друг с другом. Полковник, после того как его рану перевязали, отправился к себе домой в портшезе, а Бут – к себе пешком, куда он благополучно добрался, не встретив никого из подручных мистера Мерфи; мысль об этом впервые явилась ему, когда он был уже вне опасности.

Случившееся вытеснило из его головы все прочие мысли, и он утратил по этой причине всякое представление о времени; более чем на два часа опоздав к обеду, он даже и не подозревал о том, что возвращается домой намного позже обычного.

Глава 6, в которой читателя ожидают материи, заслуживающие того, чтобы над ними поразмыслить

Прождав мужа более часа, Амелия, знавшая о чрезвычайной его пунктуальности, решила, что его куда-то неожиданно пригласили, и потому села обедать с детьми, но так как в отсутствие мужа и еда была ей не в радость, то обед длился на этот раз очень недолго; она успела все убрать со стола, прежде чем он возвратился.

вернуться

162

Гровенор-Гейт – вторые ворота в Гайд-Парк (другие – Гайд-Парк-корнер), построенные в середине 1724 г. и названные так по имени строителя.

вернуться

163

Здесь Филдинг, видимо, имеет в виду самого искусного хирурга того времени и своего друга Джона Рэнби (1703–1773), который был в 1740 г. назначен Георгом II лейб-медиком двора, а в 1742 г. – руководителем общества хирургов; Филдинг очень тепло отозвался о нем еще в «Истории Тома Джонса, найденыша» (VIII, 13), а в первом издании романа «Амелия» в комментируемой главе было даже сказано, что Рэнби – «самый выдающийся хирург во всем королевстве, или, возможно, в мире», но, редактируя роман ко второму изданию, писатель убрал эти слова; Рэнби консультировал Филдинга во время его последней болезни.

56
{"b":"230244","o":1}