Вряд ли можно усомниться в том, что мистер Бут явно подпал под власть этого злейшего чудища, ибо, заслышав слова миссис Джеймс, мгновенно побледнел; оживленность его точно рукой сняло; он, казалось, внезапно лишился дара речи и не произнес больше ни единого слова вплоть до ухода миссис Джеймс.

Не успела она удалиться, как к ним поднялась миссис Эллисон. Она вошла, смеясь, и принялась на все лады подшучивать над супругами по случаю таинственного вторжения безумца, полный отчет о котором она только что получила от служанки. Осведомившись у Амелии, нет ли у нее каких-либо предположений на этот счет, и не дожидаясь ответа, она продолжала тараторить:

– Я сама склонна думать, что это был скорей всего какой-нибудь ваш поклонник; кто-то вас увидел и от любви лишился рассудка. Впрочем, я бы ничуть не удивилась, если бы та же самая участь постигла всех мужчин. Ба! Мистер Бут, с чего это вы так насупились? Стряслось что-нибудь? У вас такой скорбный вид, будто вас и в самом деле ограбили. Однако же, говоря серьезно, клянусь, это история довольно странная и, если судить по рассказу служанки, поневоле встанешь в тупик. Наверное, это был какой-то бродяга, намеревавшийся ограбить дом, вот только духу ему не хватило, но даже если и так, случай все равно из ряда вон выходящий. И что же, сударыня, неужто у вас так-таки ничего не пропало?

– Решительно ничего, – ответила Амелия. – Он даже не взял часы нашей малышки.

– Что ж, капитан, – обратилась к Буту миссис Эллисон. – Надеюсь, завтра вы лучше позаботитесь о безопасности нашего дома: мы с вашей супругой уйдем и оставим его полностью на вашем попечении. Взгляните-ка, сударыня, – прибавила она, – какой подарок сделал нам с вами милорд: это два билета на маскарад в Рэнла.[186] Вы получите такое удовольствие! Право же, в Лондоне нет лучшего развлечения!

– Разрази меня гром, сударыня, – вскричал Бут, – если моя жена сделает хоть один шаг!

При этих словах миссис Эллисон удивленно уставилась на Бута, да и Амелия не могла сдержать своего изумления, поскольку сказаны они были с необычайной горячностью. Наконец владелица дома, сделав большие глаза, воскликнула:

– То есть как это не пустите свою жену в Рэнла, сударь?

– Именно так, сударыня, – отрезал Бут, – я не позволю моей жене идти в Рэнла.

– Я не нахожу слов от удивления! – воскликнула миссис Эллисон. – Вы, конечно же, шутите?

– Нисколько, сударыня, – возразил Бут, – я говорю это самым серьезнейшим образом. И даже более того, я убежден, что Амелия и сама не захочет туда идти.

– Ну что ж, сударыня, – сказала миссис Эллисон, – вам слово, а я скажу за вашего мужа, что перечить вам он не станет.

– Надеюсь, сударыня, – заговорила Амелия самым серьезным тоном, – у меня никогда не возникнет желание идти куда бы то ни было вопреки воле мистера Бута.

– Слыхали вы такое? – возопила миссис Эллисон. – Таким речами можно испортить и лучшего из мужей! Вопреки желанию! По вашему выходит, жена должна зависеть от прихотей супруга, даже самых безрассудных?

– Простите, сударыня, – ответила Амелия, – но я не допускаю и мысли о том, что у мистера Бута могут когда-либо возникнуть безрассудные прихоти. Я весьма вам обязана за ваше предложение, но прошу вас больше о нем не упоминать: после всего сказанного мистером Бутом, если бы даже Рэнла был раем на земле, я и тогда бы отказалась туда пойти.

– Благодарю вас, моя дорогая, – воскликнул Бут. – У меня нет слов, чтобы выразить свою признательность, но я приложу все силы и постараюсь убедить вас, насколько понимаю и ценю вашу доброту ко мне.

– И все же, сударь, – запротестовала миссис Эллисон, – позвольте узнать, что за причины побуждают вас запрещать жене посещение места, которое, осмелюсь заметить, пользуется такой же почтенной репутацией, как и любое другое место увеселения в Лондоне, и посещается самым избранным обществом?

– Вы уж извините меня, добрейшая миссис Эллисон, – отозвался Бут, – но коль скоро моя жена сочла возможным уступить моему желанию, не допытываясь о моих соображениях, то мне кажется, я не обязан объяснять их никому из посторонних.

– Ну, знаете! – развела руками миссис Эллисон, – если бы мне кто-нибудь такое рассказал, сроду бы не поверила. Помилуйте, отказать жене в самом невинном развлечении и вдобавок ко всему, когда у вас даже нет предлога сослаться на то, что вам это будет стоить хотя бы фартинг?

– Любезная сударыня, – воскликнула Амелия, – довольно об этом говорить. Я так равнодушна ко всякого рода развлечениям, что достаточно одного слова человека, который мне дорог, чтобы сразу же отказаться от любого зрелища. А после всего того, что сказал мистер Бут…

– Дорогая моя, – поспешно прервал ее Бут, – прошу вас от чистого сердца: простите меня; я говорил не подумавши и сгоряча. У меня никогда и в мыслях не было подозревать вас и не будет впредь. У меня просто вырвалось, что вы никуда не пойдете, но, клянусь честью, я ничего другого не имел в виду.

– Дорогой мой, – сказала Амелия, – вам вовсе незачем извиняться. Я нисколько на вас не обижена и убеждена, что если у меня возникнет какое-нибудь желание, вы никогда мне не откажете.

– Вот и испытайте его, испытайте его, сударыня, – вмешалась миссис Эллисон, – и пусть нас рассудят все женщины Лондона, возможно ли, чтобы жена обращалась к мужу с более скромной просьбой. Вы и представить себе не можете, какое это поистине очаровательное, изысканное, восхитительное место. Сущий рай, да и только.

– И все же я прошу вас извинить меня, сударыня, – повторила Амелия, – более того, умоляю вас, не уговаривайте меня дольше, я не должна туда идти и не пойду. Позвольте мне также попросить вас отдать этот билет бедной миссис Беннет. Я уверена, что вы бы ее этим очень одолжили.

– Прошу прощения, сударыня, – ответила миссис Эллисон, – но если вы отказываетесь идти со мной, это еще не значит, что мне придется за отсутствием другой компании появиться в приличном обществе с кем попало. Я всегда рада видеть миссис Беннет у себя дома и считаю ее очень славной женщиной, но вовсе не вижу необходимости появляться на людях с особами подобного разбора.

Амелия не могла не вознегодовать, слыша такие рассуждения, и заявила, что решительно неспособна их уразуметь; и тогда миссис Эллисон, убедившись в тщетности всех попыток склонить Амелию на свою сторону, откланялась, на прощанье удостоив мистера Бута несколькими саркастическими замечаниями и еще более саркастическим взглядом.

Когда Бут и его жена остались одни, в комнате воцарилось на несколько минут глубокое молчание. Наконец Амелия, которой, при всей ее безупречности, ничто человеческое не было чуждо, полюбопытствовала:

– Прошу вас, дорогой мой, объясните мне, что могло вас так вывести из себя, едва только миссис Эллисон предложила мне эти билеты на маскарад?

– Лучше не спрашивать, – ответил Бут. – Я сердечно признателен вам за то, что вы с такой готовностью уступили моему желанию, однако вы обяжете меня еще больше, если не станете допытываться о моих побуждениях. В одном только вы можете не сомневаться, ваше благополучие и счастье – вот главный предмет всех моих желаний и единственная цель всех моих поступков. Это единственная причина, которая может побудить меня в чем-нибудь отказать вам или что-нибудь от вас утаить.

– Но скажите мне в таком случае, – взмолилась Амелия, – не означает ли это, что вы обращаетесь со мной словно с ребенком; как же мне не чувствовать себя после этого задетой.

– Напрасно вы обижаетесь, – заверил ее Бут, – ведь я забочусь о вас как самый преданный друг. Я хотел только скрыть от вас то, что вам, как мне кажется, было бы неприятно услышать. Это не более чем так называемая святая ложь – из дружеских побуждений.