Амелия с готовностью приняла это оправдание и лишь спросила с улыбкой, всегда ли она проводит таким образом свои утренние часы? При этом вопросе лицо миссис Беннет сделалось пунцовым и она сказала:

– Конечно же, нет, дорогая моя. Я встаю обычно очень рано, но вчера вечером как-то случайно слишком поздно засиделась. Поверьте, я никак не ожидала, что вы окажете мне такую честь сегодня утром.

Пристально взглянув на нее, Амелия сказала:

– Возможно ли, сударыня, чтобы вы думали, будто такая записка не вызовет у меня никакого любопытства?

С этими словами она протянула листок миссис Беннет и спросила, знаком ли ей этот почерк.

Лицо миссис Беннет свидетельствовало в эту минуту о крайнем изумлении и смятении. Если бы Амелия питала прежде даже самые слабые сомнения относительно автора записки, то поведение миссис Беннет могло бы служить достаточным доказательством справедливости ее догадки. Не дожидаясь поэтому ответа, с которым ее собеседница явно не торопилась, Амелия самым настойчивым образом заклинала ее объяснить, что означает столь необычное проявление доброжелательства: «Поскольку, – продолжала она, – я именно так расцениваю ваш поступок и убеждена, что у вас была достаточно веская причина для подобного предостережения».

– Мне, я полагаю, нет нужды говорить вам, – ответила миссис Беннет после некоторого колебания, – насколько я поражена запиской, которую вы мне сейчас показали, и, конечно же, я поражена главным образом тем, как вам удалось установить, что это мой почерк. Надеюсь, сударыня, вы не показали эта записку миссис Эллисон?

Амелия успокоила ее на этот счет, но попросила больше ни о чем ее не расспрашивать; разве имеет какое-нибудь значение, – добавила она, – каким именно образом я это установила, коль скоро это действительно ваш почерк?

– Да, почерк действительно мой, – воскликнула миссис Беннет, придя постепенно в себя, – и коль скоро вы не показали записку этой особе, то я вполне этим удовлетворена. Теперь я начинаю догадываться, как вам удалось меня разоблачить, – впрочем, это не имеет значения; я бы хотела, чтобы в моей жизни никогда не было поступков, которых я должна была бы стыдиться большего этого. Ни у кого, я думаю, нет основания обвинять меня в данном случае в преступном умысле, и, слава Богу, я никогда не буду стыдиться того, что ложное мнение света считает позорным. Показав вам мое письмо, она, пожалуй, поступила дурно, но, принимая во внимание все обстоятельства, я могу ей это простить.

– Что ж, коль скоро вы догадались, как все произошло, – сказала Амелия, – я не вижу больше причины отрицать это. Она действительно показала мне ваше письмо, но я убеждена в том, что у вас нет ни малейшей причины стыдиться его. Напротив, ваше поведение при столь печальных обстоятельствах заслуживает самой высокой похвалы, а ваша стойкость при таком тягчайшем испытании, как утрата мужа, была поистине необычайной и героической.

– Вот как, выходит миссис Эллисон все же показала вам мое письмо? – воскликнула с жаром миссис Беннет.

– Позвольте, разве вы не догадались об этом сами? – возразила Амелия. – В противном случае моя обмолвка обнаружила бы только мою низость. Надеюсь, вы не хотели воспользоваться моей неосторожностью и заставить нарушить данное мной слово. Разве вы только что не заявили с полной уверенностью, что догадались о поступке миссис Эллисон и вовсе не сердитесь на нее за это?

– Я в таком смятении, – ответила миссис Беннет, – что едва сознаю, о чем говорю; да-да, припоминаю, я действительно сказала вам это. Как бы я хотела, чтобы у меня не было больших причин сердиться на нее, нежели эта.

– Ради всего святого, – воскликнула Амелия, – выполните же, наконец, мою просьбу! Ваши слова только подогревают мое любопытство, и мои душевные муки не прекратятся, пока вы не откроете мне, что все это значит; ведь я все более и более убеждаюсь в том, что вы хотели сообщить мне что-то очень важное.

– Да, чрезвычайно важное, что и говорить, – подхватила миссис Беннет. – По крайней мере вы убедитесь, что для подобных опасений у меня были более чем веские основания. Боже милосердный, каким для меня будет счастьем, если окажется, что я содействовала вашему спасению! Я, конечно же, объясню вам, что все это значит, но, чтобы мои страхи предстали перед вами в наиболее убедительном свете, мне необходимо поведать вам всю мою историю. Хватит ли у вас, сударыня, терпения выслушать историю несчастнейшей из женщин?

Амелия заверила миссис Беннет, что будет слушать ее с величайшим вниманием, и, собравшись с силами, та начала рассказ, который изложен в седьмой книге нашей истории.

Миссис Беннет заперла дверь и, усевшись напротив гостьи, собралась было приступить к рассказу, однако от волнения не могла произнести ни слова, а потом разразилась потоком слез.

– Дорогая моя, что вас так мучает? – воскликнула встревоженная Амелия, в голосе которой звучало самое неподдельное участие.

– О, миссис Бут, я вижу, что взялась за дело, с которым вряд ли сумею справиться. Вы не удивлялись бы моим терзаниям, если бы знали, что перед вами прелюбодейка и убийца.

При этих словах Амелия сделалась бледна, как смерть; заметив это, миссис Беннет собралась с силами и, несколько овладев собой, продолжала:

– Мне понятно, сударыня, насколько ужаснули вас мои слова; надеюсь, однако, вы не считаете, что я в самом прямом смысле виновна в таких преступлениях?

– Виновна! – воскликнула Амелия. – Боже сохрани!

– Не сомневаюсь, что вы по доброте своей охотнее оправдаете меня, нежели я сама. Безрассудство, чудовищное, непростительное безрассудство – вот в чем я буду до конца дней корить себя: и когда я размышляю о его роковых последствиях, никогда, никогда не смогу себя простить.

И тут миссис Беннет вновь предалась такому отчаянию, что Амелия, сама крайне растерянная, попыталась по мере сил ее успокоить и утешить: она сказала, что безрассудный поступок еще не преступление и что пагубные последствия легкомыслия делают виновника несчастной жертвой собственной неосмотрительности.

– Признаюсь, сударыня, вы в высшей степени возбудили мое любопытство, и я умоляю вас приступить, наконец, к своему рассказу.

Миссис Беннет только-только собралась было вновь начать свою повесть, как вдруг перебила сама себя:

– Мне никоим образом не хотелось бы утомлять вас описанием всей моей несчастной жизни, и я коснусь только тех ее обстоятельств, которые привели к ужасной развязке, – для вас, я думаю, не лишенной интереса; однако, право же, не знаю, с чего начать.

– Начните с чего угодно! – вскричала Амелия. – Но только прошу вас, дорогая, помните, сколь велико мое нетерпение.

– Я вполне вас понимаю, – ответила миссис Беннет, – и начну поэтому свою историю как раз с той ее части, которая непосредственно предшествует событиям, касающимся вас; иначе что в моей жизни может быть достойно вашего внимания?

– Не говорите так, сударыня! – возразила Амелия. – Уверяю вас, я уже давно подозревала, что в вашей жизни были какие-то из ряда вон выходящие события, и только ждала подходящего случая, чтобы выразить вам мое желание услышать рассказ о них. Поэтому, пожалуйста, не приводите больше никаких оправданий.

– Хорошо, сударыня, – воскликнула миссис Беннет, – но я бы все-таки не желала останавливаться на всяких мелочах, хотя, конечно, в историях, повествующих о несчастьях, особенно если речь идет о любви, многие мелкие происшествия могут показаться сущими пустяками тому, кто не изведал этой страсти; однако они очень много говорят душам, наделенным тонкой чувствительностью.

– Но, помилуйте, сударыня, – вмешалась Амелия, – все это опять-таки только вступление.

– Так и быть, сударыня, – ответила миссис Беннет, – не стану больше испытывать ваше терпение. И, собравшись с духом, миссис Беннет приступила к повествованию, начало которого изложено в следующей главе.