И все же почти месяц меня не покидало чувство тревоги: я то утешала себя мыслью, что душа мистера Беннета охвачена таким же чувством, как и моя, то страшилась, что мои желания внушают мне ложные надежды; кроме того, я не испытывала ни малейшего сомнения в том, что моя тетка является моей соперницей; разве может хоть одна женщина, думалось мне, устоять перед чарами, покорившими меня. Мистер Беннет и в самом деле был очаровательный молодой человек, миссис Бут. Я должна… должна отдать дань его памяти. О, милосердный Боже, зачем, зачем я его встретила? За что мне суждены были такие несчастья?

Тут рассказчица разразилась рыданиями и какое-то время не в силах была говорить; Амелия же пыталась по мере сил утешить ее и выразила живейшее сочувствие сердечному горю приятельницы.

Совладав в конце концов с собой, миссис Беннет продолжала свое повествование, как оно изложено в следующей главе.

– Не могу припомнить, на чем я остановилась… Ах, да, я, кажется, говорила вам о том, что считала тетушку своей соперницей; я испытывала к ней отвращение, сильнее которого едва ли возможно себе представить, и хотя это покажется вам странным, но она теперь с каждым днем держалась со мной все более и более любезно, однако, несмотря на это, моя ненависть к ней все усиливалась, поскольку я приписывала ее любезность сознанию одержанной надо мной победы; мне казалось, она уверена в том, что сердце, по которому я так пламенно томилась, всецело в ее власти.

Представьте же мое удивление, когда в один прекрасный день тетушка со всей возможной для нее обходительностью (поскольку ее лицо нельзя было счесть особенно приятным) осведомилась, нравится ли мне мистер Беннет? Ее вопрос, как вы догадываетесь, сударыня, поверг меня в немалое смущение, тотчас замеченное тетушкой, – и, не дожидаясь моего ответа, она заявила, что вполне уже удовлетворена, поскольку даже без особой проницательности мои мысли можно прочесть у меня на лице. «Что ж, дитя мое, я уже давно это подозревала и, полагаю, вам приятно будет узнать, что ваш возлюбленный, как я вчера убедилась, также питает к вам нежные чувства». Подобная новость, должна вам признаться, оказалась свыше моих сил, и я просила тетушку не добавлять больше ни слова. «Отчего же, дитя мое? – отозвалась тетушка. – Я обязана выложить вам все, как есть, в противном случае я не исполнила бы свой дружеский долг. Мистер Беннет, не сомневаюсь, питает к вам страсть, однако страсть такого рода, я полагаю, вам не следует поощрять. Позвольте быть с вами откровенной: я боюсь, что ему нравится только ваша внешность. Но ведь такого рода любовь, дитя мое, не способна принести то благоразумное счастье, к которому должна стремиться здравомыслящая женщина». Одним словом, я наслушалась всякого вздора насчет благоразумного счастья и здравомыслящих женщин, а под конец тетушка принялась меня уверять, будто по самом пристальном рассмотрении ей не удалось обнаружить, что мистер Беннет придерживается столь же высокого мнения и о моих умственных способностях, относительно которых она соблаговолила сделать мне немало похвал, перемежая их, однако, разного рода саркастическими замечаниями по поводу моей учености.

Надеюсь все же, сударыня, – обратилась миссис Беннет к Амелии, – вы не настолько низкого мнения о моей сообразительности, чтобы думать, будто у меня хватило глупости почувствовать себя задетой таким мнением мистера Беннета: ведь я сразу сообразила, что за ним скрывается. Его изобретательность не могла не привести меня в восторг: ведь он отыскал, вероятно, единственный способ примирить мою тетку с его явно неравнодушным отношением ко мне.

После этого мне уже недолго оставалось подкреплять свои надежды такими догадками. Вскоре мистер Беннет нашел возможность открыть мне свою страсть. Он говорил так решительно и в то же время так деликатно, его слова были исполнены такого пыла и такой нежности, что его любовь, подобно потоку, сметала на своем пути все преграды, и мне даже неловко признаться, как быстро ему удалось склонить меня к… к… одним словом, к тому, чтобы признаться ему начистоту.

Позже, когда мы сошлись теснее, мистер Беннет подробно описал мне, о чем он беседовал с моей теткой наедине. Для него не составило особого труда убедиться, что та более всего кичилась своими умственными способностями и ненавидела меня за образованность, которой завидовала. Страстно влюбившись в меня с первого взгляда и помышляя только о том, как упасть к моим ногам, мистер Беннет видел лучшее средство снискать благорасположение моей тетки в том, чтобы на все лады расхваливать мою красоту, то есть достоинство, на которое та уже давно не притязала, и всячески умалять мои умственные способности, о скудости которых он сокрушался, доходя почти до смешного. Причину моего скудоумия он усматривал в чрезмерной образованности; он даже высказал придуманную им для этого случая сентенцию, которая пришлась тетушке настолько по вкусу, что она сочла уместным ее присвоить, и впоследствии я не однажды слышала эту сентенцию из ее собственных уст. Ученость, заявил мистер Беннет, оказывает такое же действие на рассудок, как крепкий напиток – на организм; они отнимают у нас силу и природный огонь. Своей лестью он настолько обморочил мою тетку, что она поддакивала любым словам собеседника, не испытывая ни малейшего сомнения в его искренности; вот так тщеславие неизбежно подрывает твердыни нашего ума и делает нас уязвимыми для вражеских вылазок.

Вы, сударыня, без труда поверите, что я охотно простила мистеру Беннету все сказанное обо мне: я хорошо понимала, зачем он так говорит, и знала наверняка, насколько его речи не соответствуют его истинным мыслям. Однако я не могла быть в той же мере довольна моей теткой; она стала вести себя со мной так, будто я и в самом деле непроходимо глупа. Ее презрение, должна вам признаться, немного задевало мое самолюбие и, когда мы оставались вдвоем с мистером Беннетом, я, не в силах сдержаться, нередко выражала свое негодование, он же неизменно вознаграждал меня за это, делая самодовольство тетушки мишенью своего остроумия, которое было ему в высшей степени свойственно.

Однако именно это имело для нас самые роковые последствия; как-то однажды, когда мы потешались над тетушкой, уединившись в увитой зеленью садовой беседке, она незаметно подкралась туда и подслушала наш разговор. Как бы мне хотелось, моя дорогая, чтобы вы понимали латынь: я могла бы тогда привести вам латинскую фразу, в которой описывается ярость тигрицы, потерявшей своего детеныша.[207] Ни у одного из английский поэтов, насколько мне известно, не найти ничего равного по силе выражения, да и мне, конечно, такое не по силам. Тетушка ворвалась к нам в беседку – и, широко разинув рот, изрыгнула на бедного мистера Беннета едва ли не все оскорбления, какие только существуют на том единственном языке, который она понимала: затем она выгнала нас обоих из дома, крикнув мне вслед, что мое тряпье она пришлет позже и чтобы я не смела больше переступать порог ее дома.

Посудите сами, сударыня, в каком бедственном положении мы очутились. Ведь я тогда еще не получила скромной суммы, завещанной мне отцом; что же касается мистера Беннета, то у него не было за душой и пяти фунтов.

При таких обстоятельствах человеку, любимому мной без памяти, не стоило особого труда убедить меня принять предложение, которое я, разумеется, считала чрезвычайно с его стороны великодушным; шаг мистера Беннета был вызван заботой о моем добром имени, и никакого другого объяснения, мне неприятного, не имел. Короче говоря, спустя два дня мы стали мужем и женой.

Мистер Беннет признался мне, что он теперь счастливейший из мужчин, я же искренне ответила ему, что на свете нет женщины, которой бы я позавидовала. Увы, как мало я тогда знала или подозревала, какую цену мне придется заплатить за все мои радости! Брак по любви – это, конечно, сущий рай, но столь полное счастье для смертных, наверное, – запретный плод, ибо, вкусив его однажды, нам приходится потом оплакивать утраченное до конца своих дней.