Бут заверил ее, что вполне владеет собой, и тогда она сказала:

– Своим необузданным гневом вы сейчас подтвердили, что я поступила правильно, скрыв от вас свои подозрения: ведь это были всего лишь подозрения, возможно, лишенные всякого основания; уж если доктор так обманул мое мнение о нем, выдав вам мою тайну, то почему же я в таком случае не могу в равной мере заблуждаться относительно полковника, превратно истолковав некоторые особенности его поведения, которые пришлось мне не по душе. Потому что, клянусь честью, он не произнес ни одного слова и не позволил себе ни единого поступка, который я могла бы счесть предосудительным.

И далее Амелия рассказала мужу о тех обстоятельствах, о которых говорила прежде и доктору, умолчав лишь о наиболее явных и представив все остальное в таком свете, что если бы в жилах Бута не текла отчасти кровь Отелло, жена показалась бы ему едва ли не ханжой. Тем не менее, даже Бута этот рассказ вполне умиротворил, и он сказал, что рад возможности верить в невинность полковника, и, весьма одобряя благоразумие жены, хотел бы только, чтобы отныне Амелия поверяла свои мысли только ему одному.

Амелия в ответ выразила некоторую горечь по поводу того, что доктор злоупотребил ее доверием, но Бут привел в его оправдание все обстоятельства, связанные с письмом, и ясно показал ей, что доктор проговорился совершенно случайно.

Тем и завершилось примирение супругов, и бедняжка Амелия великодушно простила Буту вспышку ярости, истинная причина которой известна проницательному читателю лучше, чем ей.

Когда Бут вполне остыл и успокоился, ему пришло на ум, что он нарушил данное доктору слово, проговорившись обо всем жене, как это описано в предшествующей главе; мысль об этом доставляла ему немалое беспокойство, и тут в роли утешителя к нему явился с визитом капитан Трент.

Не было на свете человека, общество которого было бы сейчас для Бута так же непереносимо, ибо он стыдился встречи с Трентом по причине, прекрасно известной всем игрокам: среди них считается верхом позора не уплатить проигранные за карточным столом деньги на следующее же утро или, по крайней мере, при следующей встрече с партнером.

Бут нисколько не сомневался в том, что Трент пришел взыскать одолженные ему вчера деньги, поэтому едва тот переступил порог, как Бут принялся неуклюже извиняться перед ним; Трент однако тотчас же прервал его:

– Я не нуждаюсь в деньгах, мистер Бут; вы можете возвратить их мне, когда сумеете, а если у вас не будет такой возможности, то, поверьте, не стану их требовать.

Такое великодушие вызвало у Бута бурю признательности (если мне дозволено будет так выразиться): слезы хлынули у него из глаз и понадобилось некоторое время, прежде чем он вновь обрел дар речи, дабы излить чувства, переполнявшие его душу; однако когда он принялся выражать свою благодарность, Трент тотчас прервал его излияния и придал разговору совершенно неожиданный оборот.

Дело в том, что миссис Трент как раз в вечер маскарада нанесла визит миссис Бут, а миссис Бут еще не собралась с ответным визитом (правда, следует заметить, что со времени визита миссис Трент не минуло еще и двух дней). И вот теперь Трент счел уместным напомнить своему приятелю, что тот чрезвычайно его обяжет, если без лишних церемоний вместе с супругой придет к нему завтра вечером отужинать. Бут после минутного колебания ответил:

– Моя жена, я почти уверен, никуда завтра вечером не собиралась, так что я могу, мне кажется, ответить согласием и за нее. Не сомневаюсь, что она не откажет мистеру Тренту, о чем бы он ее не попросил.

Немного погодя Трент уговорил Бута отправиться с ним на прогулку в Парк. Поскольку мало кто мог состязаться с Трентом в любви к бутылке, он предложил вскоре заглянуть в таверну «Королевский герб», куда, хотя и против желания, пришлось пойти вместе с ним и Буту. Трент не отставал от него с уговорами, а Бут считал себя не вправе отказать в подобной просьбе человеку, который только что поступил с ним так великодушно.

Однако едва они вошли в таверну, Бут тотчас вспомнил о своем вчерашнем безрассудном поведении. Он написал потому короткую записку жене, в которой просил не ожидать его к ужину, и, дабы успокоить ее, клятвенно обещал ни в коем случае не играть в карты.

Беседа за первой бутылкой не заключала в себе ничего примечательного, когда же они откупорили вторую, Бут, которого оброненные Трентом намеки вызвали на откровенность, чистосердечно поведал ему о своем бедственном положении и признался, что он уже почти отчаялся поправить свои дела.

– Моей главной надеждой, – пояснил он, – было участие во мне полковника Джеймса, но теперь я с ней расстался.

– И очень мудро поступили, – заметил Трент. – Относительно доброго к вам расположения полковника я ничего не могу сказать. Он, весьма возможно, искренно к вам благоволит, однако же сомневаюсь, чтобы он действительно принимал в вас участие, как он это изображает. Ему приходится просить за стольких родственников, что он едва ли станет одновременно хлопотать еще о ком-нибудь. Но, если не ошибаюсь, у вас есть куда более влиятельный друг, нежели полковник, и притом человек, который не только может, но и хочет вам услужить. Не далее как два дня тому назад я обедал у него и, признаюсь, мне никогда еще не доводилось слышать, чтобы о ком-нибудь отзывались с большей доброжелательностью и сердечностью, чем он о вас. Впрочем, я ничуть не сомневаюсь, что вы знаете, кого я имею в виду.

– Клянусь честью, что я не только не знаю, о ком идет речь, – ответил Бут, – но даже и не предполагал, что у меня есть на свете такой друг.

– Тогда я очень рад тому, что имею удовольствие вам об этом сообщить! – воскликнул Трент, после чего он назвал имя благородного вельможи, весьма часто упоминавшегося в этой истории.

Услышав это имя, Бут вздрогнул и побледнел.

– Я прощаю вам, дорогой Трент, – проговорил он, – что вы упомянули при мне это имя, – ведь вы не знаете всего, что между нами произошло.

– Не имею ни малейшего понятия, – отозвался Тренд, – но только уверен, что если до позавчерашнего дня между вами и произошла какая-нибудь ссора, то он со своей стороны уже все вам простил.

– К черту его прощение! – вскричал Бут. – Мне, вероятно, следует краснеть, при мысли о том, что я ему простил.

– Право, вы меня удивляете, – произнес Тренд. – Прошу вас, объясните, в чем тут дело?

– А в том, дорогой Трент, – произнес Бут чрезвычайно веским тоном, – что он хотел нанести мне удар в самое чувствительное место. Не знаю, как вам об этом сказать; одним словом, он хотел меня опозорить, избрав предметом своих домогательств мою жену.

– Не может быть, чтобы вы говорили об этом всерьез, но если вы на этом настаиваете, то, прошу прощения, я считаю, что это исключено.

– Конечно, – воскликнул Бут, – я слишком высокого мнения о своей жене, чтобы допустить даже возможность для него добиться успеха; но его намерения оказать мне подобную услугу – этого вы, я полагаю, не исключаете?

– Еще бы, ни в малейшей мере, – согласился Трент. – Миссис Бут очень уж хороша собой и, если бы мне выпала честь быть ее мужем, право, я не был бы в обиде на любого мужчину за то, что она ему нравится.

– Но вы бы рассердились на мужчину, пускающегося на всякого рода уловки и ухищрения, только бы соблазнить ее, и притом под видом самого дружеского к вам расположения.

– Никоим образом, – откликнулся Трент. – Такова уж человеческая природа.

– Возможно, что и такова, – ответил Бут, – но тогда это уже природа развращенная, лишенная всего, что есть в ней самого лучшего – своей привлекательности и достоинства – и низведенная до уровня последней гнусной твари.

– Видите ли, Бут, мне бы не хотелось быть превратно понятым. Я полагаю, что, разговаривая с вами, я имею дело с человеком здравомыслящим и моим соотечественником, а не обитателем страны, где живут одни святые. Если вы и в самом деле о милорде такого мнения, какое сейчас изволили высказать, вам представляется наилучшая возможность обвести его вокруг пальца – любой человек может об этом только мечтать: вы оставите его в дураках и в то же время поправите свои дела. Я ведь вовсе не утверждаю, что ваши подозрения насчет милорда лишены всякого основания, потому что из всех известных мне мужчин другого такого охотника обманывать женщин не сыщется, хотя ему, как мне кажется, очень редко удается добиться своего. Я уверен, что такого рода подозрения нисколько его не заботят. Поэтому, если вы будете вести себя благоразумно, я ручаюсь вам, что вы сумеете устроить свои дела без малейшего ущерба для добродетели миссис Бут.