– Разумеется, сударь, – сказал сержант, – я обязан больше любить свою госпожу. Но я очень привязан и к лейтенанту, хотя бы потому что его, я знаю, так любит моя госпожа; и потом – он всегда был очень добр ко мне; конечно, в меру своих возможностей. Ведь вы, ваша милость, сами знаете, что возможности у лейтенанта невелики; однако при любых обстоятельствах он вел себя как настоящий друг.

– Что ж, вы совершенно справедливо изволили заметить, – воскликнул полковник, – что возможности у лейтенанта невелики; а вот я могу сделать для вас намного больше и, вот увидите, сделаю. Позвольте только задать вам еще один вопрос: вчера вечером, когда я был у миссис Бут, там была еще одна дама – кто она такая?

– Дама, сударь? – повторил сержант и густо при этом покраснел.

– Да, дама, та женщина, которая вчера вечером ужинала с нами, – воскликнул полковник. – Для квартирной хозяйки у нее, пожалуй, слишком благородный вид.

От этого комплимента по адресу его жены сержант еще более зарделся и уже собирался было сказать, что эта дама – миссис Аткинсон, когда услышал от полковника следующее:

– Признаться, никогда в жизни я не встречал еще такую противную, пронырливую, притворно-скромную с… дочь; я бы, кажется, много дал, только бы узнать, кто она такая.

– Откуда же мне знать, сударь, – воскликнул сержант в крайнем смущении. – Я ровным счетом ничего о ней не знаю.

– Я хочу, чтобы вы о ней порасспросили, – сказал полковник, – и сообщили мне ее имя, ну, и, конечно, кто она такая; меня разбирает странное любопытство, приходите сегодня вечером ровно в семь.

– А разве ваша милость не собирается навестить нынче утром лейтенанта? – спросил Аткинсон.

– У меня нет сейчас такой возможности, – ответил полковник. – У меня другие обязательства. К тому же, куда особенно торопиться? Если люди позволяют себе сумасбродство, они должны расплачиваться за последствия. Приходите ко мне в семь и подробно разузнайте все, что сумеете, насчет этой гнусной шлюхи, о которой я только что говорил: я решил во что бы то ни стало докопаться, кто она такая. Так что удачного вам утра, сержант, и не сомневайтесь, что при первой же возможности я что-нибудь для вас сделаю.

Хотя некоторые читатели, возможно, и сочтут сержанта достойным той откровенности, которую позволил себе с ним полковник, но все же этот надменный офицер едва ли решился бы снизойти до такой фамильярности с человеком столь неравного с ним положения, если бы кое в чем не рассчитывал на него. По правде говоря, полковник начал питать надежду на то, что сержант поможет ему осуществить его намерения относительно Амелии, или, иными словами, превратится в сводника; такого рода услуги полковнику оказывали люди и более высокого положения, чем Аткинсон; кроме того, полковник имел возможность прекрасно его вознаградить, а посему нисколько не опасался отказа… Сам сержант, конечно, нисколько не был в том повинен, ведь он никогда не давал ни малейшего повода для такого мнения о себе, однако полковник составил это мнение, основываясь на знании собственного сердца. А оно внушало ему, что если он сам способен из низменных побуждений совратить жену друга, то почему бы, внушало ему сердце, он не может надеяться на то, что и другой человек из других низменных побуждений, не решится на такую измену дружбе, оказывая ему помощь? Ведь очень немногие люди, я думаю, придерживаются лучшего мнения о других, нежели о себе, и они весьма неохотно допускают существование какой-либо добродетели, если не находят следов ее в собственной душе; вот по какой причине чрезвычайно трудно, я заметил, убедить мошенника в том, что вы честный человек; какие бы убедительные доказательства вы ни приводили, вы никогда не преуспеете в своих попытках, если только мошенник не придет при этом к утешительному заключению, что тот, кто и в самом деле оказался честным, оказался в то же время и дураком.

Сержант ушел от полковника в крайне удрученном состоянии, в котором мы, однако же, вынуждены будем его на время оставить, чтобы возвратиться к Амелии; как только она в это утро проснулась, она сразу попросила миссис Аткинсон пойти уплатить за их прежнюю квартиру и принести оттуда всю одежду и кое-что из других вещей.

Однако надежный посыльный вскоре возвратился, не выполнив поручения, потому что миссис Эллисон заперла все комнаты и рано утром ушла из дома, а куда именно, служанка не знала.

Потом обе дамы вместе с детьми Амелии сели завтракать, после чего Амелия объявила, что намерена сейчас же нанять карету и поехать проведать мужа. Миссис Аткинсон тотчас одобрила это намерение и вызвалась сопровождать ее туда. По правде говоря, это было и в самом деле, на мой взгляд, довольно здравое решение, а то, что Буту крайне претила мысль увидеть жену в доме судебного пристава, то это, пожалуй, следует счесть скорее чрезмерной щепетильностью и стеснительностью.

Обе дамы были уже одеты и собирались послать за каретой, когда внизу раздался сильный стук в дверь и, минуту спустя, служанка доложила о приезде миссис Джеймс.

Амелия была изрядно раздосадована этим визитом: из-за него откладывалась долгожданная встреча с мужем, чего она жаждала с таким нетерпением. Не сомневаясь в том, что визит будет кратким, она решила принять гостью со всей любезностью, на которую только была способна.

На сей раз поведение миссис Джеймс настолько не соответствовало тому облику чопорной особы, в котором она недавно предстала перед Амелией, что это могло бы поразить кого угодно из тех, кто знает, что под личиной любой светской дамы, в которой все лишь игра и притворство, скрывается ее истинный характер, в соответствии с которым (когда ее истинная природа берет верх) она себя и ведет. Поэтому самые что ни на есть светские дамы способны с необычайным пылом и неистовством иногда любить, а иногда злобствовать в зависимости от природных склонностей, хотя и то, и другое в равной мере несовместимо с искусственной личиной светской дамы.

Так вот, миссис Джеймс была в глубине души очень доброй женщиной: узнав о постигшей Амелию беде, она была искренне этим опечалена. Стоило только полковнику сказать ей о своем намерении предложить Амелии поселиться у них в доме, как миссис Джеймс тотчас же с этим согласилась; когда утром за завтраком он сказал ей, что Амелия затрудняется принять их приглашение, миссис Джеймс с необычайной готовностью вызвалась сама поехать, чтобы убедить свою приятельницу согласиться на их предложение.

Теперь она добивалась этого с такой горячностью, что Амелия, не слишком умевшая настаивать на своем, с большим трудом устояла перед ее натиском; и действительно – единственным доводом, склонившим ее к отказу, была привязанность к миссис Аткинсон, и тут она ни за что не хотела уступить; миссис Джеймс в конце концов удовольствовалась обещанием, что как только их дела будут улажены, Амелия вместе с мужем и всем семейством навестят ее и некоторое время погостят у нее в поместье, куда миссис Джеймс собиралась вскоре уехать.

Заручившись этим обещанием, миссис Джеймс после многочисленных изъявлений дружеских чувств откланялась; сев в карету, она (вновь преобразившись в светскую даму) отправилась на аукцион, чтобы встретиться со своими знакомыми.

Как только она удалились, к Амелии вновь пришла миссис Аткинсон, покинувшая комнату при появлении гостьи, и Амелия рассказала ей, с какой целью приезжала к ней эта дама.

– Скажите, пожалуйста, сударыня, – осведомилась миссис Аткинсон, – а что, этот полковник и его жена действительно живут, как говорится, душа в душу?

– Если вас интересует очень ли они друг друга любят, – сказала Амелия, – то я должна вам ответить, что вряд ли.

– Мне говорили, – сказала миссис Аткинсон, – что есть женщины, которые занимаются сводничеством для собственных мужей, – а мужья в свою очередь оказывают им такие же услуги.

– Какой стыд! – воскликнула Амелия. – Надеюсь, это лишь досужая выдумка! Вы, дорогая, слишком уж строго судите о людях.