Эти мысли Гаррисона привели пожилого джентльмена в неописуемый восторг, и после многочисленных комплиментов, высказанных по этому поводу, он сказал, обратясь к сыну, что тот получил сейчас возможность постичь за один день больше, нежели в университете за целый год.
Сын ответил, что услышанная им точка зрения в целом весьма интересна и что с большей частью сказанного он вполне согласен, «однако, – продолжал он, – я считаю необходимым сделать некоторые разграничения…», но тут его разграничения были прерваны возвращением Бута с Амелией и детьми.
Глава 9
Сцена остроумия и юмора в современном вкусе
После обеда пожилой джентльмен предложил отправиться на прогулку в сады Воксхолла,[285] о которых он очень много наслышан, однако ни разу там не бывал.
Доктор охотно согласился с предложением своего друга и послал нанять две кареты, в которых могла бы поместиться вся компания. Однако, когда слуга уже ушел, Бут пояснил, что ехать сейчас было бы слишком рано.
– Вот как, – сказал доктор, – ну, что ж, в таком случае мы посетим сначала самое великое и возвышенное зрелище на свете.
Услыхав это, дети тотчас навострили уши, а все остальные никак не могли взять в толк, что именно он имеет в виду; Амелия же спросила, на какое зрелище он может повезти их в такое время дня.
– Представьте себе, – сказал доктор, – что я собираюсь повезти вас ко двору.
– В пять часов пополудни! – воскликнул Бут.
– Да! Предположим, что я пользуюсь достаточным влиянием, дабы представить вас самому королю.
– Вы, конечно, шутите, сударь, – воскликнула Амелия.
– А вот и нет, я говорю совершенно серьезно, – ответил доктор. – Я представлю вас тому, перед кем величайший из земных повелителей во много раз ничтожнее, чем самая презренная тварь в сравнении с ним самим. И какое другое зрелище может в глазах мыслящего существа сравниться с ним? Если бы вкус людей не был столь непоправимо испорчен, где бы тогда суетный человек обретал благородство и где бы любовь к удовольствиям могла найти наиболее достойное удовлетворение, как не на богослужении? Каким восторгом должна наполнять нашу душу мысль о том, что мы допущены предстать перед самым высоким нашим повелителем! Жалкие дворы королей открыты для немногих, да и для тех лишь в определенное время, но каждому из нас и в какое угодно время не возбраняется предстать перед этим славным и милосердным властелином.
Священник продолжал развивать эту мысль, когда возвратившийся слуга доложил, что кареты поданы, и тогда вся кампания с живейшей готовностью последовала за доктором, который повез их в Сент-Джеймскую церковь.[286]
Когда служба окончилась и они вновь сели в кареты, Амелия поблагодарила доктора за то, что он представил богослужение в столь возвышенном свете, уверяя его, что никогда в жизни она не молилась с таким воодушевлением, как сегодня, и что благотворное воздействие урока, который он ей сегодня преподал, она будет испытывать до конца своих дней.
Тем временем кареты подъехали к берегу Темзы, где вся компания пересела в лодку и поехала в сторону Воксхолла.
Необычайная красота и изысканность этого места достаточно хорошо известны едва ли не каждому из моих читателей; последнее обстоятельство я считаю для себя весьма благоприятным, ибо дать сколько-нибудь полное представление о Воксхолле было бы для моего пера задачей непосильной. Чтобы описать всю своеобразную прелесть этих садов, мне пришлось бы употребить столько трудов и извести столько бумаги, сколько понадобилось бы для перечисления всех добрых дел их владельца, чья жизнь подтверждает справедливость наблюдения, вычитанного мной у одного из писателей-моралистов: истинно изысканный вкус сочетается обычно с душевным превосходством, или, иными словами, истинная добродетель – не что иное, как истинный вкус.
Сначала наша компания часок-другой гуляла по аллеям, пока не заиграла музыка. Из всех семерых только Бут бывал здесь прежде, так что для остальных ко всем другим красотам этого места прибавлялась еще и прелесть новизны. Когда же раздались звуки музыки, Амелия, стоявшая рядом с доктором, шепнула ему:
– Надеюсь, я не совершу богохульства, если скажу, что после той чреды отрадных мыслей, которыми вы меня сегодня вдохновили, я предалась сейчас мечтам и перенеслась в те благословенные пределы, где мы надеемся блаженствовать в грядущем. Обворожительность этого места, волшебное очарование музыки и удовольствие, написанное на всех лицах, причиной тому, что я мысленно почти вознеслась на небеса. Я, конечно, и представить себе не могла, что на земле может существовать нечто подобное.
– Как видите, дорогая сударыня, – проговорил с улыбкой доктор, – могут существовать удовольствия, которых вы никоим образом не могли бы себе представить, прежде чем сами не насладились ими.
Тут маленький сын Амелии, долго боровшийся с соблазном в виде сладких ватрушек, торговцы которыми то и дело попадались им по пути, не выдержал наконец и попросил мать купить ему ватрушку, присовокупив при этом:
– Я уверен, что сестре тоже очень хочется попробовать, но только она стесняется просить.
Услыхав просьбу ребенка, доктор предложил расположиться в каком-нибудь более уединенном месте, где они могли бы посидеть и подкрепиться; так они и поступили. Амелия только теперь обнаружила отсутствие мужа, но поскольку с нею было трое мужчин и в их числе доктор Гаррисон, она решила не волноваться ни за себя, ни за детей, не сомневаясь в том, что Бут вскоре их отыщет.
Когда они все уселись, доктор любезно предложил Амелии заказать то, что ей более всего по вкусу. Дети получили свои вожделенные ватрушки, а остальным были поданы ветчина и цыпленок. В то время как они с величайшим удовольствием приступили к этому пиршеству, каких-то два молодых человека, идя под руку, приблизились к ним и, остановясь как раз напротив Амелии, нагло уставились прямо ей в лицо: при этом один из них громко воскликнул, обращаясь к другому:
– Это ли не ангел, черт побери! Не правда ли, милорд?
Милорд тем временем, не говоря ни слова, продолжал все так же глазеть на нее; но тут подоспели еще два молодца из той же шайки и один из них воскликнул:
– Пошли, Джек, я ее уже раньше приметил, но она ведь уже обеспечена с избытком. Троих… для одной бабенки предостаточно, или тут сам черт замешан.
– Будь я проклят, – вскричал тот, что заговорил первым и которого они называли Джеком, – а я все-таки до нее дотронусь, даже если бы она принадлежала всему церковному синоду.
С этими словами он приблизился к молодому церковнослужителю и закричал ему:
– Ну-ка, доктор, будьте столь любезны, подвиньтесь немного и не занимайте в кровати больше места, нежели вам положено!
Оттолкнув молодого человека, он уселся прямо напротив Амелии и, упершись обоими локтями в стол, смерил ее таким взглядом, какого скромность не в состоянии ни позволить себе, ни выдержать.
Амелия была явно потрясена таким обхождением; заметя это, доктор пересадил ее по другую сторону от себя и, взглянув на молодчика в упор, спросил его, чего он, собственно, добивается своим грубым поведением? В ответ на это к нему приблизился милорд и сказал:
– Послушайте, почтенный джентльмен, вы не очень-то задирайтесь. Уж не думаете ли вы, что таким молодцам, как вы, черт возьми, подобает водить компанию, черт возьми, с такими смазливыми девицами, черт возьми?
– Нет, нет, – воскликнул Джек, – сей почтенный джентльмен куда более рассудителен. Не то, что вот этот поросенок, отъевшийся на десятине.[287] Вы разве не видите, как у него слюнки текут, глядя на нее? Где ваш слюнявчик, а?[288]
Говоривший, надобно отметить, верно угадал, что перед ним лицо духовного звания, хотя в одежде молодого человека не было ни одной отличительной детали, свидетельствовавшей об этом и неуместной в таком месте.
