Сверху давила темнота, со всех сторон наседал холод, над головами бесновался ветер, по-звериному кусая их тела. Грязь цеплялась за ноги, а внутри их сжигал голод. Какой-то голос нашептывал им в уши: «Смерть, смерть ждет тебя впереди».

Ни криков, ни ссор, ни слез, ни страха. Всю силу мускулов — ногам! И снова они безостановочно двигались по грязи, даже не чувствуя, как медленно они идут.

Снег перестал падать, но положение людей было все так же безнадежно. Впереди — тьма, сзади — тьма. Никто не мог сказать, сколько они уже прошли, сколько еще придется идти и скоро ли будет конец лесной дороги. Темнота была все такая же густая, и казалось, на смену ночи никогда не придет рассвет, а дорога никогда не кончится.

Усталость снова подкрадывалась к ним. Кто-то, не выдержав, громко вздохнул.

— Пошли! — властно закричал Фэн Лю, нечеловеческими усилиями преодолевая усталость. — Пошли быстрее, вон впереди деревня! — И деревня была — но она была только у него в воображении, — особенная, прекрасная деревня, где ярко светит солнце, где люди с песнями работают на полях или торгуют в лавках. Эти люди встречают их радостными улыбками и кормят досыта. Он входит в кузню, берет молот и бьет по куску раскаленного железа. Здорово! Искры так и летят в разные стороны…

Воображение унесло его так далеко, что он даже сам не заметил, как во весь голос затянул на знакомый всем мотив:

И он почувствовал, что идти стало легче, чем прежде.

Маленький Ван и Красноносый Чэньсань подхватили эту немудреную песню. К ним присоединились дети, и вскоре запела уже основная масса. Они устали и пели несогласованно, но все почувствовали неизвестно откуда взявшуюся энергию.

Цветущая деревня стояла у них перед глазами. Мираж воодушевлял их, заставляя забыть о темноте, холоде, голоде, усталости. И они пели и пели эту только что родившуюся простую песню…

Наконец наступил рассвет. Ветер стих. Лес остался позади. Перед ними расстилалось ослепительно белое, искрящееся снегом поле. Впереди лежала прекрасная деревня, дома стояли отдельными кучками по два-три, многие утопали в снегу. Слева по дороге тянулись жители. Над крышами некоторых домов вился черно-серый дым, поднимаясь из снежных сугробов прямо вверх. Было слышно пение петухов.

При виде этой картины у всех вырвался глубокий вздох, на глаза навернулись слезы.

— Считайте, что мы пережили еще одну ночь, — растроганно произнес плотник Асы и оглянулся на своих спутников.

Сунь Эрсао сидела прямо на снегу. Склонив голову, она плакала, качая мертвого ребенка. Вдова Чжао, изнуренная донельзя, заснула у обочины дороги, прижимая к себе сына. Старуха Шэнь повалилась прямо в сугроб, обняв внучку. Мамаша У рыдала над неподвижно распростершимся у ее ног телом восьмилетнего сына.

Иные присели на корточки, другие стоя смотрели на деревню. Несколько человек находились около тела дедушки Чжана. Среди них, распрямившись и скрестив руки на груди, стояли Маленький Ван и Красноносый Чэньсань, все еще бормоча слова песни.

Кузнец Фэн Лю глядел на деревню, и в глазах его появился странный блеск: видимо, в голове его зародилась какая-то новая мысль. Он не думал больше: «Какая несправедливость!» — а повернув голову и сжав кулаки, глазами пересчитал своих спутников и, облегченно вздохнув, пробормотал:

— И все-таки нас больше пятидесяти! Руки и ноги целы, отвага есть, силы есть. — И, широко улыбнувшись, обратился к своим спутникам: — Пошли быстрее! Деревня рядом. Там нас наверняка накормят досыта.

1932 год

Перевод Б. Мудрова

— Не противься злу. — Так он обычно уговаривал меня. (Разумеется, я мог бы назвать его имя и фамилию, которая многим известна, но, думаю, достаточно будет, если я назову его просто «он». Я не преклоняюсь перед именами — зачем же другим знать фамилию?) — Допустим, что один ты не согласишься, — ну и что из этого? То, что должно случиться — ведь тебе этого не предотвратить. Вот японцы заняли Северо-Восток, ну и что? Лучше тратить время на собственные дела.

Развалившись на софе, он поигрывал бородкой, размеренно читая свои нравоучения.

Но что это за «собственные дела» — он никогда не пояснял. Если я спрашивал, он отделывался невразумительным ответом. Но один раз — только один раз! — он показал, что значат эти «собственные дела».

Я был зеленым юнцом — по крайней мере он так смотрел на меня, — хотя себе я в этом не признавался. Раза два-три он с сожалением говорил мне, что у него весьма способный ученик по фамилии Янь, который не уступал Янь Хуэю, ученику самого Конфуция, но, к сожалению, умер совсем молодым. Затем у него уже не было никого, кто смог бы перенять все его знания. Был, правда, еще некий Фан Юньсянь, готовившийся к поездке в Англию, но это было все-таки не то. А я — я не мог идти в сравнение с этими двумя.

Несмотря на все это, он относился ко мне неплохо и часто подолгу беседовал со мной, наставляя меня на путь истинный.

Нельзя сказать, что у него было мало друзей, но дома у него редко кто бывал, пожалуй, я был самым частым гостем. Бывали у него и студенты на консультациях, но больше одного раза я никого из них не видел. Я не знал, в чем дело. Ведь и я молод, думал я не раз, почему же я бываю у него? Объяснить это можно было, пожалуй, его отношением ко мне, а может быть, и моим любопытством.

У него была красавица жена, моложе его. Он был женат уже второй раз, и в этом тоже не было ничего удивительного. У многих профессоров молодые жены, и в этом отношении он ничем не отличался от других. Его взаимоотношения с женой нельзя было назвать ни хорошими, ни плохими. Я не видел, чтобы они ссорились, но мне всегда казалось, что настоящего чувства между супругами нет: друг с другом они были просто холодно вежливы. Правда, вначале, когда он ухаживал за ней — тогда она еще была его студенткой, — он на какое-то время потерял было голову, но теперь все улеглось. Он стал ее мужем без всяких юридических задержек и остался все тем же профессором — ученым с положением.

Жена его любила танцевать, и когда-то он тоже ходил на танцы, но теперь редко бывал в дансингах. А жена его по-прежнему была там завсегдатаем, и если он не сопровождал ее, с ней шел его друг, закончивший университет в США.

— Не противься злу, все предопределено. Так же и с Маньчжоу-Го[25]. То, что мы понимаем под злом, иногда необходимо, оно исчезнет, когда пройдет его время. Сопротивление злу — простая трата времени. Занимайся чем-нибудь практическим, а никчемное разглагольствование о сопротивлении абсолютно бесполезно; к тому же это не твой удел. Слишком уж вы, молодежь, легко обо всем судите. Здесь ничего не поделаешь.

Я хоть человек терпеливый, но и то не сдерживался и возражал довольно бесцеремонно:

— А что практического сделали вы? Как будто вы не тратите зря времени!

Но он оставался спокоен. Даже не рассердившись, он самодовольно-насмешливо отвечал:

— Я-то? Я многое делаю. Я штудирую книги, штудирую день и ночь и — размышляю! Я работаю больше, чем вы.

Я верил ему. Конечно, из такого дома, напоминавшего резиденцию императора, с таким роскошнейшим, удобнейшим кабинетом, можно было не выходить целыми днями. У него было немало редких книг, хранившихся в шкафах, которые занимали обширный кабинет и стояли в не менее обширной гостиной. Сами переплеты книг говорили об их уникальности. Тут были книги на английском, японском языках и немало китайских.

— Советую тебе побольше читать! Это очень важно. Читать мало — недопустимо. Китаю сейчас нужны люди, которые с головой ушли бы в учебу; ему не нужна молодежь, которая только и знает, что шуметь «долой то, долой это». Смотри, сколько я прочитал, и все-таки чувствую, что недостаточно. Что вы, молодежь, сделаете без образования? Хотите вернуть Северо-Восток, так для этого тоже нужно учиться! — с определенной долей гордости поучал он меня.