Она тихо открыла дверь и вошла, мурлыкая песенку. Зажгла свет. Глазам стало больно, но он все же украдкой наблюдал за женой. Все такая же. Те же яркие, красные губы, густые брови, нежное лицо. Та же улыбка.

Жена постояла с минуту, запрокинув голову, думая о чем-то своем, потом бросила взгляд на него. Он быстро закрыл глаза, притворившись спящим. Она не спеша подошла к постели, обдав его запахом косметики. Склонилась над ним, поправила одеяло. Увидела, что он не раздевался, и тихонько окликнула:

— Уснул одетый? Меня ждал? — Она ласково улыбнулась.

Он не знал, что ответить, и молча кивнул.

— Я же просила не ждать, — проговорила она с чувством признательности.

— Я поспал немного, — ответил он невпопад. Ему о многом хотелось спросить, но он не посмел.

— Мать не видела записки? — спросила она почти шепотом.

— Нет-нет, — он покачал головой.

— Говорила что-нибудь?

— Она ничего не знает, — успокоил он жену и спросил: — Ну как, хорошо потанцевала?

— Великолепно, — ответила она. — Я давно не была на танцах, поэтому было особенно интересно. Переоделась у подруги, не успела домой забежать.

— С кем ты танцевала? — Он заставил себя улыбнуться.

— Со знакомыми. Больше всех с Чэнем, — весело ответила она, не сказав, кто такой Чэнь.

— Гм… — пробормотал он, догадываясь: «Скорее всего, это тот молодой человек, с которым они были в кафе». С болью в сердце смотрел он на ее пышущее здоровьем тело.

— Разденься и постарайся уснуть, ты так добр ко мне. — Она нежно улыбнулась и села у стола, поправляя прическу перед зеркалом.

«Она хорошо ко мне относится и совсем не виновата, — думал он, — заслужила же она хоть каплю радости после всех мучений со мной». Он отвернулся к стене и заплакал, испытывая стыд.

На следующее утро он проснулся раньше жены. Как ни просила его мать отдохнуть еще денек, он не соглашался. Сказал, что чувствует себя хорошо и непременно пойдет на банкет в честь господина Чжоу. Иначе сослуживцы станут его презирать. Они с матерью позавтракали остатками вчерашнего обеда и вместе вышли на улицу. Шушэн в это время сидела у туалетного столика и приводила себя в порядок.

На улице мать пристально на него поглядела, он и сам не знал почему. Некоторое время шли молча. И лишь перед тем, как расстаться, мать не выдержала:

— Сюань, так дальше продолжаться не может… Ты жертвуешь собой ради семьи. — Голос ее дрогнул.

Он нахмурился, потом тихо ответил:

— Что же делать? Выхода нет. Ведь ты тоже страдаешь.

— Но она, она наслаждается жизнью. Идет на работу, одетая во все модное, словно на пир.

Он ничего не ответил, лишь опустил голову.

— Слушай, Сюань, ей с нами не по пути, рано или поздно она пойдет своей дорогой.

После долгой паузы он ответил:

— Но ведь мы женаты четырнадцать лет.

— Женаты? Хороша женитьба, — презрительно бросила мать.

Эти слова глубоко ранили его, но он промолчал.

Так они и расстались в полном молчании.

На службе его, как обычно, веселой улыбкой приветствовал Чжун.

— Что же еще денек не отдохнул? И в такую рань явился! — говорил он, поглаживая полной рукой блестящую лысину.

— Я чувствую себя сносно, — улыбнулся в ответ Вэньсюань, понимая, что товарищ жалеет его, и не стыдясь этой жалости.

Наверху, на рабочем месте, его, как всегда, ждала целая кипа корректуры, странные, непонятные выражения. Править их в его обязанность не входило, только считывать. Больше часа он просидел, чувствуя то жар, то озноб, бормоча: «И все ради каких-то грошей». Крепясь изо всех сил, проработал до двенадцати.

Он заставил себя спуститься в столовую и съесть чашку риса. Разварившийся, клейкий рис обычно не вызывал отвращения, но сегодня он им буквально давился. Отодвинул чашку, подошел к двери, выглянул на улицу. Ничего интересного. Поднялся наверх, к своему рабочему месту. Сел, перелистывая материал, привел в порядок уже сверенное. Ему принесли письмо. По иероглифам на конверте он понял, что это от сына, и вздохнул с облегчением. Вот что написал сын:

…Учитель сказал, что сейчас все товары подорожали и денег, которые мы внесли на питание и учебу, недостаточно, поэтому каждый из нас должен прибавить еще три тысячи двести юаней. Многие ребята уже внесли. Я знаю, что ты беден, у тебя нет лишних денег, и я не смел об этом писать. Но учитель сказал, что иначе не допустит меня до экзаменов. Вот и пришлось мне к вам обратиться. Очень прошу вас, папа и мама, прислать эти деньги в трехдневный срок.

«Мы уплатили свыше двадцати тысяч юаней, где взять еще?» — с ужасом думал он. Никому до него нет дела. Школа не магазин, почему же там только и знают, что требовать деньги? И таким людям доверено образование! Вот и результаты! Письмо лежало безучастное к его страданиям.

Нужно поговорить с Шушэн, может быть, она что-нибудь придумает, пойду к ней сейчас же… Нет, лучше вечером — возможно, ее нет в банке, а я так устал, просто не в силах двинуться с места.

Он положил письмо в конверт и сердито запихнул в карман. Опять эти тошнотворные рукописи. Словно обручем сдавило голову, но он не может от них избавиться. Все тело ломит, хочется закрыть глаза, забыться. Но он не смеет. Управляющий Чжоу и начальник отдела У не сводят с него глаз, так по крайней мере ему кажется. Бог мой, в кого я превратился? От каждого терплю обиды! Неужели всю жизнь мне суждено считывать эти рукописи за мизерную зарплату?! До чего я дошел! В душе зрел протест, в который уже раз.

Но все бесполезно. Никто об этом не знал, не слышал от него громкого слова. Он слыл добряком. Все последние годы. И против этого ничего не мог возразить…

Прежде я не был таким, и мы жили совсем по-другому. Война разрушила все мое счастье, всю мою жизнь. А тут еще всякие слухи и тревожные объявления.

Его взгляд блуждал по листам корректуры, а мысли были далеко…

Как мог я дойти до такого состояния? Мне хочется жить, я боюсь смерти, думаю только о себе. Скорее бы кончилась война, я придумал бы что-нибудь, стал жить иначе. Но враг захватил Гуанси… идет на Гуйчжоу…

Он не стал думать дальше. Просто не мог. Как болит голова! Он пощупал лоб. У него жар. У него часто бывает жар, он привык. Не умрет же он таким молодым! Эта мысль ему и в голову не приходила. Пара злых, сердитых глаз неотступно его преследовала. Почему меня всегда оскорбляют? Могут даже уволить с работы. Это — самое страшное… Но чем я хуже их всех! Куда кинуться? В этом городе у него нет ни одного влиятельного родственника или приятеля. Эту свою маленькую должность он получил благодаря земляку. Он тогда пять месяцев был без работы, и они жили на зарплату жены. Но земляк переехал в другую провинцию, и теперь никакой надежды.

«Я страдаю ради того, чтобы выжить», — часто говорил он себе, когда в душе рождался протест. И сейчас повторил ту же фразу. Промучившись до пяти часов, когда рабочий день кончился, он откинулся в кресле, чтобы отдохнуть перед тем, как пойти в ресторан «Гуанчжоу». Управляющий был родом из Гуанчжоу, поэтому сослуживцы выбрали именно этот ресторан. Все уже были в сборе, в том числе и управляющий, когда туда пришел Вэньсюань. Но за стол не садились, ожидая главного управляющего. Отовсюду слышались смех, шутки. Только двое молчали. И, конечно, одним из них был Вэньсюань. Он забился в угол и сидел там, съежившись на стуле, рассеянно глядя на всех, изредка поднося ко рту чашку с чаем.

Спустя полчаса приехал наконец главный управляющий, сморщенный, как обезьяна. За последний год Вэньсюань ни разу его не видел. Он церемонно вошел с тросточкой в руке. Все, толкаясь, устремились ему навстречу. Вэньсюань плелся позади всех, одолеваемый страхом. Он и не думал вступать в разговор с человеком, который даже не замечал его, впрочем, как и остальные сослуживцы. Они, казалось, забыли о нем.

Столы были накрыты, и все стали рассаживаться, церемонно уступая друг другу места. Вэньсюань стоял в стороне. Его коллеги, равные по положению, уже сидели. Только Чжун не забыл о нем и занял ему место. Все с аппетитом принялись за еду. Настроение у них было великолепное. Главный управляющий и управляющий Чжоу сидели за другим столом, и все, кроме Вэньсюаня, подходили туда с поздравлениями. Даже Пань не сказал сегодня Вэньсюаню ни слова. До отвращения было противно смотреть, как все заискивают перед начальством. Ему нужен был сейчас только покой, больше ничего. Они не нуждались в нем, а он в них. Его не заставляли сюда приходить, но он счел своим долгом принять участие в банкете и теперь раскаивался в этом. А уйти не решался.