Он провожал ее взглядом, пока она не скрылась из виду, затем снова стал смотреть на место вчерашнего происшествия. И вдруг ему привиделось, что из-под земли проступает вчерашний труп, только видом больше схожий с толкавшим тележку стариком. За первым трупом появились еще и еще, их были уже сотни и тысячи, они заполнили всю улицу — одинаково одетые, все на одно лицо. Сначала он не поверил увиденному, потом перепугался: «Да нет же, этого не может быть!» Он пошире раскрыл глаза — видение исчезло, вновь вернулись тишина и покой. Он еще не успел прийти в себя, как над ухом раздался громкий голос: «Мы в нищете рождены, живем, страдая от нищеты, и в нищете умираем. И все из-за вас!» То был голос не одного человека, а тысяч, миллионов людей, голос целого класса. Когда Ду задумался над тем, кто эти «мы» и «вы», его охватила дрожь…

Этот день проходил своим чередом, как все другие дни. Старик с внучкой вернулись голодать и холодать в свою каморку, хозяева лавок вместе с супругами отправились на покой, им снились приятные сны. Мать-ночь заключила в свои объятия все живое — кроме одной страждущей женщины: ее любимый сынишка, мучимый голодом, утром убежал из дома и все не возвращался.

Когда Ли Лэн вернулся под вечер домой, его сестру Ли Цзиншу поразило печальное выражение его лица. Обычно он приходил домой улыбаясь, беседовал с ней о том о сем. А на сей раз — нахмуренные брови, не улыбчивый, плотно сжатый рот. Сестра сразу поняла, что у него что-то происходит в душе.

С тех пор как они с братом переехали в Шанхай, Ли Лэн был для нее единственным родным человеком, которого она понимала и любила, который понимал и любил ее.

Их родители жили в провинции Цзянси. Отец, Ли Чэнлун, при Цинской империи был крупным чиновником, дважды занимал пост генерал-губернатора, причем умело пользовался своим положением и нажил очень большое состояние. После «государственного переворота»[7] он бросил службу и с головой ушел в частную жизнь. Своим досугом он тоже пользовался умело, наслаждаясь стихами, вином и красотками. Но многие друзья и родственники считали, что он обладает редкими способностями, которые следовало бы обратить на пользу людям, и уговаривали его снова взяться за дела. Он неизменно отвечал, что не хочет выказать неблагодарность по отношению к «Великой Цинской династии, триста лет проявлявшей гуманность и щедрость». Слыша такие изъявления верности свергнутой династии, собеседники остро ощущали собственное ничтожество, а слава о высоких нравственных качествах Ли Чэнлуна распространялась все шире.

Но ведь известно, что мелкие людишки часто завидуют мудрецам, а посему те, кто был по той или иной причине недоволен Ли Чэнлуном, стали распускать порочащие его слухи. Разумеется, люди понимающие этим слухам не верили, считая их обычным проявлением зависти. Они доказывали, что в отличие от тех, кто и уйдя со службы продолжает суетиться, Ли Чэнлун действительно наслаждается покоем. И вправду, хотя он купил особняк в Шанхае и построил дачу на Западном озере в Ханчжоу, сам он все же остался в столице провинции Цзянсу, вместе с пожилой женой, сыном, дочерью и двумя молоденькими наложницами.

По совету своего брата, директора женской средней школы, отец решил дать Ли Лэну и его сестре школьное, а не домашнее, как было принято раньше, образование. Окончив в родном городе среднее учебное заведение, Ли Лэн отдохнул год дома, а затем поехал в Шанхай в университет. Это случилось вскоре после «движения 4-го мая», так что по приезде в Шанхай молодой человек сразу окунулся во все ширившийся поток новых идей. В письмах к сестре, которая была моложе его на шесть лет, он часто рассказывал о своих новых взглядах, обсуждал социальные проблемы, рекомендовал ей книги и журналы.

Приобщившись к новым идеям, Ли Цзиншу словно обрела новую жизненную силу. Энтузиазм, смелость и надежда наполнили душу, ей стало казаться, что впереди ее ждет невообразимое счастье. Она вступила в царство грез, но чем дольше пребывала в нем, тем острее ощущала его отличие от обстановки, царившей в их семье. Суровое лицо отца, вечно обиженная мать, ее опечаленные глаза, заискивающие и интригующие наложницы. Доходящие до драк ссоры между красным от вина отцом, стучащим по столу и швыряющим тарелки, и жалующейся на судьбу, утратившей любовь мужа матерью (меж тем как наложницы злорадно перемигивались между собой)… Все это она не могла и не хотела терпеть. К счастью, приближался срок окончания школы. Она попросила у отца разрешения уехать в Шанхай, понимая, что получить его будет нелегко, но уповая на помощь матери.

Просьба Ли Цзиншу действительно поставила отца в трудное положение. В соответствии с традицией он считал, что у женщины отсутствие талантов само по себе уже есть признак добродетели. Одно то, что дочь окончила среднюю школу, было из ряда вон выходящим событием. Какой там еще Шанхай! Он рассчитывал подыскать подходящего жениха, выдать за него дочь и тем самым до конца исполнить отцовский долг. Но мать любила ее и думала, что только дочь сможет дать ей то счастье, которого она уже не получит от мужа. Она не хотела позволить ему одному решать судьбу дочери. Она, разумеется, не могла судить, оправданно ли желание дочери продолжать учебу, но она всей душой хотела, чтобы дочери было хорошо, и оттого восприняла ее требование как свое собственное. Любая мать готова пожертвовать всем ради счастья дочери, и уж тем более стареющая, разлюбленная мужем.

Ссорясь с супругом, она всегда проявляла слабость, всегда оказывалась побежденной стороной. Но сейчас, когда ее переполняла чистая материнская любовь, когда речь шла о судьбе дочери, она была сильной, более того — непобедимой. Она то и дело вступала в споры с мужем, поддерживая желания дочери, каждый день повторяла одни и те же доводы, и было видно, что она готова отдать жизнь ради достижения цели. Пришли на помощь Ли Цзиншу и ее дядя, и учившийся в Шанхае брат. И в конце концов она победила.

Мать радовалась победе не меньше, чем сама Цзиншу, хотя отчетливо сознавала, что после ее отъезда она лишится единственного человека в доме, любившего и понимавшего ее, что жизнь ее станет еще горше. Но что это в сравнении со счастьем молодой, красивой девушки?

Приехав в Шанхай, Цзиншу поступила на подготовительное отделение того университета, в котором ее брат был уже студентом второго курса. Они поселились в маленьком особняке, наняли служанку. По утрам одновременно отправлялись на занятия, в полдень возвращались на обед, потом каждый занимался по своему расписанию. Жизнь была однообразной, но мирной, покойной, полной дружбы и любви. Так прошло полтора года.

И брат, и сестра изучали филологию. Ли Лэн в свободное время писал стихи и лирическую прозу, которую публиковали два-три журнала. Во всем, что он писал, отражалась его натура — спокойная, мирная, мягкая. В его стихах и прозе не было ни потрясающих небо и землю трагедий, ни возвышенно-героических сцен — он просто изливал свои чувства, чувства обыкновенного человека. Сестра же равно любила музыку и литературу, Ли Лэн, часто величавший ее «нашим неподкупным судьей», обязательно показывал ей каждое свое новое сочинение и с удовольствием принимал ее советы и замечания. Неудивительно, что их взаимная привязанность росла и росла. Огорчение одного сразу же разделял другой, но огорчаться им случалось не часто, ибо в общем-то жизнь текла спокойно и радостно.

Но на этот раз Ли Лэн вернулся явно опечаленным. Едва завидев брата, Цзиншу тоже нахмурилась и стала гадать, что бы такого могло с ним произойти. Однако вскоре ее красивое личико вновь озарилось доброй, чуть-чуть кокетливой улыбкой:

— Что это ты так поздно?.. Я решила, что ты где-нибудь ужинаешь с приятелем, и не стала дожидаться… Но кое-что вкусненькое я тебе оставила. Хочешь, скажу прислуге, чтобы подогрела?

Она смотрела на брата любящим взором, но его лицо еще сохраняло страдальческое выражение, он как будто продолжал с кем-то ссориться. Потом улыбка все же вернулась к нему, он поблагодарил сестру и сказал, что уже поужинал. На время установилась какая-то напряженная тишина. Ли Цзиншу поняла, что ее первоначальная догадка была правильной. Ей не терпелось узнать, что ввергло брата в печаль, хотелось утешить его. Развлечь, прогнать прочь тоску. Но она боялась, что разговор на эту тему лишь ухудшит его настроение, и решила сначала заставить его забыть о печальных думах, вернуть в обычное расположение духа. И с нежностью глядя на его доброе лицо, она заговорила о том, о чем думала до его прихода.