Он недоверчиво покачал головой. Но треск хлопушек усиливался. Под окнами беспрерывным потоком шли люди.

— Наверно, это правда, смотри, что творится! — радостно говорила мать.

Однако Вэньсюань по-прежнему качал головой. Новость пришла слишком неожиданно.

«„Юнайтед пресс“ сообщает: „Японское правительство капитулировало перед четырьмя великими державами: Советским Союзом, Китаем, Америкой, Англией!“» — раздался чей-то громкий голос на улице.

— Ты слышишь, это правда! Война кончилась! Кончились наши мучения. — Мать то плакала, то смеялась, будто не было больше этой мрачной комнаты, огарка свечи, облитого стеарином подсвечника, тусклого, дрожащего огонька.

Вэньсюань широко раскрытыми, непонимающими глазами смотрел на мать и не знал, то ли плакать, то ли смеяться от радости. Но очень быстро он успокоился и, глубоко вздохнув, подумал: войне конец и мне конец!

«Экстренный выпуск! Экстренный выпуск! Япония капитулировала!» — кричал продавец газет, пробегая мимо окна. Мать взяла сына за руку, ласково улыбнулась:

— Сюань, ты рад? Победа! Пришла победа!

А он написал: «Теперь я могу умереть».

Но мать, забыв обо всем, плача и смеясь, говорила:

— Ты не умрешь! Не умрешь! Пришла победа, нельзя умирать! — Из глаз ее катились слезы. Она еще крепче сжала руку сына: то ли от счастья, то ли от горя.

Надежды матери не сбылись. С того дня прошло совсем немного времени. Как-то ночью она сидела у постели сына, с тревогой наблюдая за ним. Тусклая лампочка едва освещала комнату. На табуретке, рядом с кроватью, стояла чашечка с бульоном.

— Сюань, поешь, — просила мать.

Он открыл глаза, пошевельнулся и сделал знак рукой — не мог даже взять карандаша в руки.

— Ты уже два дня в рот ничего не берешь, съешь немножко.

Он едва заметно покачал головой, открыл рот, потрогал нижнюю губу, опустил руку, снова поднес ее ко рту, будто хотел потрогать язык.

— Тебе больно? — спрашивала мать, сжимая руку.

Он кивнул, схватился за горло. Глаза наполнились слезами.

— Не бойся, ты не умрешь, — утешала мать.

Он продолжал судорожно сжимать горло. Пальцы похолодели, грудь высоко вздымалась.

— Что с тобой?

Он не ответил, опять схватился за горло и так дрожал, что скрипела кровать.

— Потерпи немножко, — умоляла мать.

Он жалобно взглянул на нее. Видишь, как я страдаю! Тело дергалось в конвульсиях.

— Очень больно?

Он снова кивнул, высвободил руку, судорожно ловя воздух. Мать не понимала, что с ним.

— Тебе что-нибудь нужно?

Он показал глазами на бумагу и карандаш, которые лежали радом с подушкой.

— Хочешь что-нибудь написать? Дать карандаш?

Он потянулся дрожащими пальцами к карандашу, но едва не выронил его из рук, так сильно дрожали пальцы.

— Пиши на книге.

Превозмогая боль, он несколько раз написал: «Больно».

Мать смотрела и утирала слезы.

— Потерпи. Придет Сяосюань, пошлю его за доктором. — Она утешала его, а сама, пряча лицо, обливалась слезами.

Мозг его четко работал, сознание оставалось ясным. Мучила боль и ощущение слабости. Он знал, что умирает, медленно, долго, что близится последний миг. Только теперь он понял, как любит жизнь и страшится смерти. Как тяжело смотреть на страдания матери — она сидит у окна и плачет. Но он ничего не может поделать, разве что сказать несколько слов на прощанье. Ведь я никому не причинил зла, все безропотно терпел. За что же мне такая кара? А ведь остается мать, как она будет жить, на какие средства? Что станет с Сяосюа-нем? Ведь и они не сделали ничего плохого! Все эти горькие мысли усугубляли мучения. Но он молчал. А если бы и заговорил, все равно никто не услышал бы его слабого голоса. Он требовал справедливости. Но где она, эта справедливость?! Кричать он не мог, оставалось лишь молча умирать.

На улице плакала женщина. Видимо, ее бил мужчина. Кто-то пытался их разнять… Где-то пели.

Они живут, а я должен умирать! И такой мучительной смертью. Почему? Как хочется жить! В этот момент мать повернулась к нему, глаза ее опухли, покраснели от слез. Можно было подумать, что она тяжело больна. «Как она настрадалась!» — сокрушался Вэньсюань. Вдруг его пронзила острая, нестерпимая боль. По его раскрытому рту видно было, что он силится крикнуть, он опять стал ловить воздух руками. Мать взяла его руки в свои, закричала… Он потерял сознание. Потом очнулся, схватил мать за руку и смотрел, ничего не понимая. Боль стихла. Он попробовал улыбнуться, но из глаз покатились слезы.

— Ну успокойся, сынок, — говорила ласково мать.

Вошел Сяосюань.

— Бабушка, доктор Чжан не придет, у него приступ малярии.

Мать замерла: все кончено. Тяжесть камнем легла на душу.

— Почему ты так долго не возвращался?

— На улице много народу, завтра будет праздник Победы. Я с трудом пробрался сквозь толпу, потом задержался у Чжана. Так весело на улицах, везде разноцветные фонарики.

— Ты ведь голоден, у тебя есть немного денег, пойди поешь. Я сегодня ничего не готовила, доедала остатки. Иди же!

— Хорошо, — сказал мальчик.

Они будут праздновать победу, подумал Вэньсюань. Но принесет ли она им избавление от всех бед? Боль снова напомнила о себе и все время усиливалась, заставив забыть обо всем. Снова началась борьба и мученья, и Вэньсюань потерпел поражение. Но он продолжал бороться, беззвучно моля: «Скорей бы умереть, нет сил переносить эти страдания».

Ни мать, ни Сяосюань не могли ни услышать его, ни помочь.

Третьего сентября праздновали день Победы, но в их мрачном жилище ничто не изменилось. По улицам шли демонстранты с радостными, улыбающимися лицами. В небе парили самолеты, разбрасывая листовки. А в доме у Вэньсюаня были только слезы. В этот день он трижды терял сознание, чувствовал, что приближаются последние минуты. Он никак не мог умереть, все еще жил. Сын и мать не отходили от его постели. Он не сводил с них страдальческих глаз и призывал смерть.

Он медленно угасал. Голова была ясная, но без единой мысли. Лица сына и матери расплывались, и на их месте постепенно вырисовывалось другое лицо, лицо Шушэн. Но и оно не могло избавить его от страданий. Он мучился, задыхался, а смерть не приходила. Мать и сын держали его руки в своих, с ужасом глядя на его мучения.

Наконец он перестал дышать, глаза остекленели, зрачки закатились. Рот остался открытым, словно на губах застыли слова справедливости. Было семь часов вечера. С улицы доносился барабанный бой, праздник был в самом разгаре.

Прошло больше месяца, и в связи с ремонтом электростанции в городе опять отключили электричество. В тот день с самого утра моросил дождь, а к вечеру похолодало. Резкий ветер, загнав всех в дома, разносил неприятный запах карбидных фонарей.

Перед высоким домом на мрачной пустынной улице остановился рикша. Из коляски вышла модно одетая женщина с сумочкой в руке. Она вошла в дом, освещая карманным фонариком лестницу, миновала темный коридор и поднялась на третий этаж.

Сердце ее тревожно и радостно билось, когда она постучала в знакомую квартиру.

Никто не вышел. Не может быть, чтобы никого не было дома, подумала женщина. Видимо, спят. И она постучала сильнее.

— Кто там? — Голос показался знакомым.

— Откройте!

Дверь отворила женщина, в полумраке лица ее почти не было видно.

— Вам кого?

— Скажите, здесь живут Ваны?

— Нет.

— Но раньше они здесь жили. И мебель их вся на месте…

— О! Да ведь это госпожа Ван! Проходите, пожалуйста, у нас выключили свет, и я сразу вас не признала, — обрадованно говорила хозяйка, улыбаясь и пропуская гостью в комнату.

— Госпожа Фан, вы ведь жили на втором этаже! А теперь сюда переехали? — У молодой женщины отлегло от сердца: по крайней мере увидела знакомого человека.

В комнате все осталось по-прежнему, только она не выглядела такой мрачной, потому что стены были выкрашены более светлой краской.