Дела мои в конторе уладились. Завтра выхожу на службу. Денег больше не посылай. Нам с матерью хватит того, что я заработаю. Не беспокойся о нас. Будь счастлива!

Вэньсюань.

Он написал все это единым духом, и тут силы ему изменили. У него было такое чувство, будто он погребен под обломками огромного здания. Весь его мир рушился. Он уронил голову на стол и тихо застонал.

— Сюань, что с тобой? — испуганно бросилась к нему мать.

Он поднял голову, и мать увидела его залитое слезами лицо, а сам он, словно ребенок, твердил:

— Вот, прочти! — И он протянул матери свое короткое письмецо.

Мать прочла и все поняла.

— Я всегда говорила, что она не принесет тебе счастья. Потому что давно ее раскусила и знала все наперед.

Мать даже для виду не посочувствовала сыну, хотя ей за него было обидно, и в душе только радовалась.

Письмо Шушэн было как камень, брошенный в воду — сначала на поверхности появляются круги, затем вода успокаивается, а камень стремительно идет ко дну.

Вести от Шушэн приходили теперь все реже — раза три в месяц. Они были короткие. О себе она ничего не писала, только справлялась о здоровье Вэньсюаня и сына, об их жизни. По-прежнему присылала деньги, хотя он просил этого не делать. Он их не возвращал, как требовала мать, но и не тратил, а клал в банк. Он спрашивал, как живет Шушэн, она обходила этот вопрос молчанием или отделывалась короткими «занята», «хорошо». Он терпел, не желая быть назойливым.

Теперь у него был заработок. На другой день после того злополучного письма он вышел на работу. Новый управляющий и в самом деле оказался человеком добрым, очень деликатно поговорил с Вэньсюанем, даже выразил ему сочувствие. Сослуживцы, хоть и не пришли в восторг при его появлении, все же встретили приветливо, не говоря уже о Чжуне. Вэньсюань был доволен, и теперь даже переводы деловых бумаг с их тяжеловесным стилем не вызывали у него больше отвращения.

В доме было по-прежнему пусто и тоскливо. Только приезд Сяосюаня по субботам и воскресеньям вносил некоторое оживление в их скучную жизнь. Вэньсюаня не покидало ощущение, что он доживает последние дни. Он лишился теперь единственной радости — делиться с Шушэн своими мыслями. Не принесла ничего доброго и весна.

А лето сулило еще большие страдания. Здоровье его резко ухудшилось. Он и сам не знал, благодаря какой силе еще держится на ногах. По вечерам поднималась температура, ночью он потел, мучили одышка и сухой кашель, нередко с кровью, теперь болела вся грудь, не только левая ее часть. Постепенно он примирился со своей болезнью и безропотно выносил страдания. Исход был давно предрешен, на этот счет у него не осталось никаких иллюзий. Даже капитуляция Германии не принесла радости. Равно как и грядущее поражение Японии. Он уподобился дряхлому рикше, который, выбиваясь из сил, тащит тяжело груженную повозку и не знает, когда довезет ее до места. А как только разгрузит, тут же забывает, какой долгий прошел путь. Так и Вэньсюань, медленно, шаг за шагом будет толкать свою тележку, пока не иссякнут силы. Развеялись в прах все его мечты и надежды.

Как-то после ужина мать встревоженно на него посмотрела:

— Сюань, что с тобой? Мне не нравится твой вид.

— Ничего, все в порядке, — с притворной беспечностью ответил сын и тут же закашлялся, быстро прикрыв рот рукой. На работе он как-то раз тоже закашлялся, забрызгал кровью листы корректуры и, как ни старался, стереть не смог — остались следы.

— Ты опять начал кашлять. А может быть, и не переставал, — нахмурилась мать. — Надо беречь себя!

— Что ты! Мне лучше, но совсем выздороветь я не могу, стоит переутомиться, и я снова ощущаю недомогание. — Он лгал, но делал это умышленно: обманывал не только мать, но и себя.

Мать долго молчала, потом сказала, вздохнув:

— Тебе не следовало бы работать. Но где выход?

Вэньсюань ничего не ответил. Он старался не раскашляться, но напрасно. От натуги лицо его покраснело, на глазах показались слезы. Мать засуетилась, дала ему воды, похлопала по спине, наконец он перевел дух, взял у матери платок и вытер лицо.

— Ты не волнуйся, — проговорил он едва слышно, с благодарностью глядя на мать.

— Полежи, — сказала старая женщина.

— Ничего, мама, лучше посижу. — Голос у него был хриплый, глухой.

— Сюань, я завтра пойду к тебе на службу, попрошу отпуск на месяц-другой. А не дадут, придется мне пойти в прислуги! — решительно заявила мать.

Он покачал головой, едва слышно проговорил:

— Ты стара, тебе не выдержать. Этого нельзя делать. И потом, мучаемся только мы с тобой…

— Лучше бы мне умереть, — в сердцах ответила мать.

— И захочешь, так не умрешь, такое теперь время, — сказал он и ощутил боль в груди. Да, он обречен на смерть, нет сил сопротивляться болезни. И смерть очень скоро наступит.

Он не почувствовал на себе пытливого взгляда матери. Вспомнил, как сегодня на службе, во время обеда, зашел разговор о чахоточных. Сяофань, словно бы между прочим, рассказал, как хоронили его родственника, умершего от туберкулеза. «Чахоточные умирают очень трудно, мучительно. Будь у меня эта болезнь, да еще во второй стадии, я бы покончил с собой!» — громко говорил Сяофань, многозначительно глядя на Вэньсюаня.

Трудно, мучительно… Вэньсюань старался не думать об этом, но не мог побороть страх и отчаяние. Даже вздрогнул. Его знобило, несмотря на жару, будто он провалился в прорубь. «Почему медицина бессильна? — в который раз спрашивал он себя. — Почему нет средства от этой болезни?»

— Ложись пораньше, Сюань, ни о чем не думай. Об отпуске поговорим утром, — сказала мать ласково, прочтя у него в глазах страдание.

Вэньсюань огляделся, словно очнувшись от страшного сна, — дневной свет угасал, с улицы доносились голоса, кто-то пел под аккомпанемент барабана, кто-то ругался, и все эти звуки сливались в сплошной шум. Вэньсюань налил себе чаю: пересохло во рту — и ответил матери:

— Сейчас, мама, лягу, и ты полежи, чтобы не было тоскливо.

— А я привыкла, я не боюсь одиночества, все равно мне скоро в могилу.

Мать прошла к себе, закрыла дверь. Он лег на кровать, по-прежнему чувствуя боль в груди и во всем теле. Мозг лихорадочно работал. Назойливо лезли в уши песни под барабан, не давали сосредоточиться, высокие резкие голоса раздражали — кто-то, видимо, пригласил уличных музыкантов. Вэньсюань никак не мог уснуть, ворочался с боку на бок, все больше волнуясь. Он весь вспотел, но не сбрасывал одеяла, боясь простудиться. Он теперь очень заботился о своем здоровье, хотя знал, что жить ему осталось недолго.

В комнате матери все еще горел свет, она не спала, изредка кашляла. Весь год она бескорыстно трудится в поте лица, и все ради него и Сяосюаня. А чем он ее отблагодарит? От этой мысли Вэньсюань впадал в еще большее отчаяние. Перед ним, как это часто бывало, возникла улыбающаяся Шушэн. Позавчера пришло от нее коротенькое письмо, она по-дружески справлялась о его здоровье. Опять прислала деньги, он отнес их, как обычно, в банк. Написал ответ, умолчав о том, что денег не тратит. Он недоумевал: сама бросила его, а забыть почему-то не может. И в душе теплилась надежда. Какое мученье! Ведь надежде этой не суждено осуществиться. Но он не мог с ней расстаться, как ни боролся с собой. Разгоряченную спину холодила мокрая от пота одежда. Он попытался крикнуть:

— Я хочу жить! Жить! — Но голос сорвался.

Никто не слышал его крика. И никому не было до него никакого дела. С улицы по-прежнему доносились шум и песни. Люди спешили по своим делам. В переулке в только что открывшейся закусочной шла бойкая торговля. «Сладкий напиток из пшеничной муки!» На этот раз голос был молодым, ему вторили звонкие голоса девушек: «Горячая вода!», «Сладкий напиток!». Жизнь кипела, только Вэньсюань одиноко лежал в постели. Хотя впереди его поджидала смерть, никто не приходил его навестить.

«Я хочу жить!» — снова крикнул он. Кому? Он и сам не знал.