— Успокойся, на нас смотрят, — сказала она, наклонившись к нему. Затем стала маленькими глотками пить кофе.

Ее слова подействовали отрезвляюще, как если бы его окатили ушатом холодной воды. Весь пыл его сразу прошел. Он принялся за кофе, который показался ему особенно горьким. «Вот и хорошо! Чем горше, тем лучше!» — подумал он, допив чашку.

— Не переживай! Я ведь не сказала, что не хочу вернуться к тебе.

Но подумай, что ждет меня у вас. Твоя мать меня не любит, это невыносимо. Тебе будет трудно. Жизнь дорогая, зачем лишний рот. Пойми, расставшись вот так, мы еще можем остаться друзьями… — Она говорила спокойно, но в голосе слышалось страдание.

— А сын… — начал он.

— Сыну с бабушкой хорошо, она его любит, да и ты заботишься, вы замените ему меня. Все равно он со мной бывает редко, зачем ему такая мать, он уже не маленький. — Она отчетливо произносила каждое слово.

— Но ты мне нужна, — умолял он.

— А ты своей матери еще нужней. Ведь ее не прогонишь. И пока мать с тобой, я не вернусь, — решительно заявила она.

— Что же мне делать? Лучше вовсе не жить! — печально произнес он, обхватив руками голову.

— Идем, тебе надо еще успеть пообедать, — сказала она и позвала официанта. Расплатившись, она поднялась первой, отодвинула стул и направилась к выходу. Он молча пошел за ней, даже не подумав о том, что платить следовало бы ему.

С наступлением сумерек стало холоднее, и он поежился.

— До свидания, — мягко сказала она, собираясь уйти.

— Нет! — вскрикнул он и задал наконец вопрос, который мучил его весь день: — Скажи откровенно, есть между нами третий? Я имею в виду не мать.

Вопрос ее не задел, она даже не рассердилась, только улыбнулась невесело, понимая, что его тревожит:

— Третий есть, но не беспокойся. Я ведь не девушка, мне тридцать четыре, и я знаю, как постоять за себя. — Кивнув на прощание, она решительно зашагала по тротуару.

Он машинально глядел ей вслед, а перед глазами стояла она и тот мужчина в красивом пальто.

Какая досада! Говорил, говорил — и все впустую. Даже не узнал правды. Как же быть? Снова все вокруг заволокло черной пеленой. И тут он услышал собственный голос: «Домой!» И пошел, ко всему безразличный.

Домой? А есть ли у тебя дом? Эта мысль всю дорогу не давала покоя…

В их районе выключили свет, и входная дверь зияла черной пастью. Не нашлось ни одной доброй души, которая зажгла бы керосиновую лампу. Он ощупью пробрался по коридору, свернул на лестницу и поднялся на третий этаж. Дверь его комнаты была приоткрыта, и оттуда падала полоска света.

Мать как раз обедала, когда он вошел.

— А, это ты? — сказала она обрадованно. — Садись быстрее! Я заждалась и решила одна пообедать.

— Ходил тут по одному делу, — нехотя ответил он и сел к столу.

Мать поставила перед ним еду и улыбнулась.

— Ешь! Я взяла у Фана фунт мяса и поджарила, как ты любишь. Только что вынула — еще горячее. Ешь, ешь.

Он безучастно слушал ласковую воркотню матери. Ему было не до еды, хотелось поскорее добраться до кровати и выплакаться. Но он сидел, низко опустив голову, и односложно отвечал, поддевая палочками кусочки мяса. Он всегда был послушным сыном. Мать сразу заметила, что ему не по себе.

— Нездоровится?

— Нет, все хорошо. — Он опустил голову.

Мать с тревогой смотрела на него: может, что-нибудь скажет.

— Еда не остыла? — не вытерпела она.

— Нет.

Ей стало горько: весь день ждала его, а он и не взглянет на нее. Эта женщина наверняка его околдовала. Сын между тем положил палочки для еды и поднялся.

— Сыт? — едва сдерживая гнев, мягко спросила она.

— Да, — ответил он и стал убирать со стола.

— Ты где-нибудь поел? — не унималась мать.

— Мы только что с Шушэн выпили по чашке кофе, — признался он и сразу понял, что совершил оплошность.

Опять она! Мать приготовила еду, ждала его! А он, непутевый, разыскал эту женщину и пошел с ней пить кофе. Склонил голову перед бесстыдницей. Это уж слишком!

— Ты нашел ее?.. И ей не стыдно смотреть тебе в глаза?

— Я хотел ее вернуть, — вымолвил он едва слышно.

— И она придет? — холодно бросила мать-.

— Пока нет, но со временем она изменит свое решение. — У него не хватило мужества сказать правду.

— Ты потерял рассудок! Надо дать объявление в газету о разводе! Разбитую чашку не склеишь. Я в восемнадцать лет вышла замуж за твоего отца, прожила с ним больше тридцати лет и никогда не видела такой женщины. — Она говорила это вся красная от гнева, хотя знала, что сын все равно не послушает ее. Он просто не может забыть эту женщину. Тут мать бессильна. Она не в состоянии изгнать из его сердца любовь. Он до сих пор с трепетом произносит имя Шушэн.

— По-моему, у нее свои заботы, только она не сказала мне о них. — Вэньсюань, казалось, не слышал слов матери, он думал о своем.

— Какие еще там заботы?! Она тебя бросила, водит знакомства с другими мужчинами, пишет любовные письма, а ты защищаешь ее.

— Может, то письмо было не любовное, — проговорил он.

— Не любовное? А почему она не показала тебе его? Почему рассердилась и убежала… — Мать в упор посмотрела на сына.

— Мама! — умоляюще начал он и осекся. В глазах его стояли слезы.

Матери стало жаль его, и она уже мягче сказала:

— Говори!

Она вспомнила, как сын, совсем еще маленький, пришел жаловаться, что его обидели.

— Мам, ты просто не знаешь Шушэн, она вовсе не сбежала, а ушла на несколько дней к своим друзьям.

— Я не знаю ее? — холодно засмеялась мать. — Да я знаю ее лучше, чем ты. Она не способна вместе с тобой терпеть трудности, я давно в этом убедилась, и ты должен это понять. Только мать тебя не оставит ни в трудностях, ни в горе. Это она говорит, что я не знаю ее?

Мать снова начинала сердиться, и он решил солгать:

— Нет, она не говорила.

Мать вздохнула.

— Ладно, иди отдыхай, я приготовлю постель. Ты ведь порядком устал.

— Ничего, не беспокойся!

Он едва держался на ногах, но помог матери вымыть посуду и убрать со стола. Мать поставила свечу на стол и сказала:

— Я немного поштопаю, а ты ложись. — Она принесла из соседней комнаты пальто внука и села к столу. Работала она в очках, низко склонившись над шитьем. Наверное, пламя свечи все слабело — мать все ниже склоняла голову.

Он собрался было лечь, но раздумал, подошел к столу и молча стоял. Только сейчас он заметил, как состарилась мать. Она была вся седая, будто голову ей посыпали солью.

— И Сяосюаня жалко, третью зиму ходит в одном пальтишке. Оно, правда, еще неплохое, но на будущий год будет уже мало. Надо новое сделать. Но отец его до того беден, что на учение сына и то не хватает… свечи никудышные стали. Стоят дорого, а горят плохо, глаза можно испортить. Я ни на что не гожусь. На несколько стежков потратила столько времени. И родной матери Сяосюань не нужен, таким уж он несчастливым родился, — бормотала старуха, не подозревая, что сын стоит рядом.

— Мама, не работай по вечерам, побереги себя!

— Сейчас кончу, несколько стежков осталось. — Она подняла голову, взглянула на него и улыбнулась. — Когда же этим заниматься? Днем нужно продукты купить, еду приготовить. Да и зачем мне глаза, если не шить? — Она вдела нитку в иголку, и рука ее задвигалась по старенькому пальто. — Это мать Сяосюаня нежная, как цветок, боится ручки испортить, ей бы все наряжаться, даже о собственном сыне не думает. Все хвалится, что институт кончила, высшее образование у нее, в банке служит! А на расходы медяка в дом ни разу не принесла!

— Разве за обучение Сяосюаня не она платит? В этом семестре истрачено около тридцати тысяч юаней, — вступился он за жену.

— Так ведь она сама этого хочет. Ей, видите ли, непременно нужно, чтобы ее сын учился с детьми аристократов. Они все богатые, а он бедняк, где ему с ними тягаться? Он часто мне жалуется.

Он больше не в силах был слушать мать, до того устал. Но лечь тоже не мог, и делать ничего не хотелось. В комнате холодно и мрачно. На сердце — пусто. Ему хотелось еще больше страдать, испытать боль, кричать, плакать, только не сидеть здесь, рядом с матерью! Он направился к двери.