— Пленных в острог ведем, уважаемые!..

Итальянцев уже известили о победе, и они успели приготовить грузовик для нас и для конвойных. Раскрутили они нам веревки с рук, защелкнули наручники, доставили в Острог, где был штаб Бая Станишича. Заперли нас в Нижнем монастыре. Из штаба наведываются к нам офицеры полюбопытствовать и насладиться видом нашего бедственного положения. При этом они не могут нас не задирать:

— Хороши вояки, в ямы безвинных людей бросаете!

— Мы предателей в ямы бросаем, а вот вы оккупантам прислуживаете.

— Вы народ под удар поставили, к уничтожению привели.

— Зато вы, макаронники уважаемые…

Чудом господним и здесь обошлось без затрещин и надругательств. Нам даже выдали по килограмму хлеба и сняли наручники на ночь. Сейчас мне кажется это невероятным, но тогда я всю ночь проспал, погружаясь в сон, словно в песок, словно в ивняк, уходя под какие-то корневища, между их отростками и ответвлениями просачиваясь в почву там, где она была мокрая и мягкая. Наутро картина переменилась: из Никшича по нашу душу прибыли два грузовика тюремщиков, все как на подбор полицаи, рожи жандармские, бандитские. Скрутили они нас так, что веревки в мясо врезаются, и принялись бить, чтобы мы разговорились. Смотрю я на Благо — он один во всем виноват — и спрашиваю:

— А без этого нельзя было обойтись?

Он мне отвечает:

— Это что, это мы выдержим, боюсь, хуже не было бы.

— Поделом тебе, нечего было нас подначивать сдаваться.

— И не таким, как мы, сдаваться приходилось, да не у всех это плохо кончилось.

При въезде в Никшич нас поджидало городское отребье, подговоренное пропойцами из Стоядинова заведения и льотичевским охвостьем, они встретили нас криками: «Долой приспешников Моше Пьяде!», «Смерть красным вампирам!», «Бей ямолазов!» и все в таком духе. Изрыгают ругательства, плюются, одежду на нас рвут, ногтями царапают, за волосы дергают, за нос, а конвойные наслаждаются этим представлением и не разрешают нам глаз на них поднять, орут;

— В землю, в землю, быдло, смотреть!

Наконец добрались мы до тюрьмы, размещенной в здании бывшего отеля «Европа». Здесь нас поджидал знаменитый Буле, тюремщик, со своими пособниками, сверху слышится, точно кто приказывает:

— Окна — настежь! Комнаты проветривайте!.. Постели стелите!.. Ужин готовьте для дорогих гостей!

Мы надеялись, что хотя бы в тюрьме, когда мы под замком и под охраной находимся, нам руки развяжут, но не тут-то было — всех нас общей цепью сковали, вместе с теми, кто сюда раньше угодил. Освобождали нас, только когда вели на допрос, а следствие старалось выставить нас в виде грабителей и преступников и вконец очернить, прежде чем вынести приговор. Они убили уйму времени и извели горы бумаги, расследуя историю козла, которого нашим бедолагам пришлось у кого-то стащить, чтобы не умереть с голоду. Этой их проволочкой воспользовались наши люди и помогли нам выбраться на свободу и заполучить оружие. В скором времени искупили мы этот свой грех — за отличие в боях и наша грудь украсилась орденами. Многие, конечно, погибли, другие остались изувеченными после ранении, кто обзавелся семьей, кто сединой — словом, всем, что обыкновенно жизнь приносит. Бывает, иной раз и встретимся, радуясь тому, что удалось друг с другом повидаться, зато уж когда наши с Благо пути-дороги пересекаются, я такой встрече не радуюсь, его одного упрекая в том, что по сию пору живу, и спешу отвернуть голову в другую сторону и взгляд от него отвести.

За месяц до снега Новак Ёкич, взводный гарнизонной четы из Добриловины, принялся обследовать пещеры в округе Тары, разыскивая прибежище Видаковичей. Ему пришлось обратиться с жалобой к высшему начальству, что на местных опереться в этом деле он не может, поскольку все они или в родстве с Видаковичами, или склонны к пособничеству. Он получил помощников из Поля: двух добровольцев, однако проку от этих добровольцев, как выяснилось, не было никакого, ибо, запуганные пещерами, добровольцы имели обыкновение устраивать у входа громкую свару с руганью и бранью, что давало возможность партизанам скрыться; и, таким образом, Драгутин Медо вынужден был сам исследовать подземелье. Улов при этом имелся небогатый: в одной пещере обнаружили мешок ячменя и бездействующий радиоаппарат, в другой — окровавленные обрывки френча немецкого унтера, погибшего где-нибудь в Сербии или в Боснии.

На Грядах, куда в конце концов зашел поиск, Новак взялся собственноручно замазывать глиной узкие проходы. Помощники подносили ему плющ для маскировки и создания подобия «живой природы». На глине был обнаружен отпечаток подошвы, говоривший о том, что тут кто-то скрывается. Сразу же вслед за этим открытием семейство Видаковичей — жены, дети и старый Младжен — было насильственным образом переселено из Добриловины в Бистрицу, из своего дома в чужой, что лишало их возможности подкармливать своих.

С той поры до самого снега и даже в первые дни на снежном покрове новых следов обнаружено не было. И только позже кто-то показал, при этом неизвестно кто, но под подозрением находились трое: Испанец, Нахлобучка и один из свояков Видаковичей, — на следы, что от Забойского озера целиной проходили к Грядам. Осмотрев этот след, Ёкич и Драгутин Медо известили о нем начальство в Поле; Бечир Томович взял чету из Поля и Алексу Вуковича с бистричанами и вместе с ними за ночь поднялся на Гряды. К рассвету они успели залечь на полиции, когда Милан Видакович, старший из братьев, вышел из пещеры и стал в бинокль разглядывать долину. В этот момент дорогой вдоль Тары проходила, торопясь на задание, «летучая чета» из Белого Поля, ракитинцы и равнореченцы под началом унтер-офицера Радомана Томовича. Сосредоточившись на изучении отдаленной угрозы, Милан, как это часто случается, не заметил непосредственной опасности, которая находилась прямо у него под носом. Черная фигура Милана ярким пятном выделялась на снегу, неподвижная и напряженно согнутая под елью, и начальству было предоставлено почетное право первого выстрела. Бечир взял Милана на мушку и выпустил короткую очередь из ручного пулемета. Милан упал в снег, а Бечир, набрав полные легкие воздуха, крикнул громовым голосом победителя:

— Доброе утро, Милан!.. Ну, как тебе сегодняшняя зорька улыбнулась?

После этого начались уговоры о сдаче. Без ругани и оскорблений, ибо уже известно, что это не помогает, а вроде бы дружеские увещевания о том, что для окруженных сдача в плен — единственный выход из положения… Были они с Бечиром давние знакомые и как бы даже приятели в ту пору, когда Милан председателем общины был. Про Милана сложили песню перед выборами, агитируя за него голосовать, и победили; это была оппозиционная победа над властями на зависть всей округе. Правда, потом Бечир с Миланом разошлись, но такое случается даже между государствами, подписавшими дружеский пакт…

Четники кричали Милану и стреляли над тем местом, где он в снег рухнул, показывая этим, что его жизнь, если таковая в нем еще теплится, в их руках. Они окликали Джорджие и Мираша, Милановых братьев, известных своей трезвостью и рассудительностью: они-то воды не замутили, никто на них обиды не держит, так что нет у них причин бояться суда — пусть только оружие бросят… Янко, четвертого из Видаковичей, никто не звал, сознавали, что бесполезно, хотя и ему косвенно давали понять:

— Не сдадитесь сразу, поздно будет!

— Минометным огнем вас зальем, так что костей не соберете!

— Сейчас приведем сюда ваших детей, вот в них и стреляйте, раз не хотите сдаваться.

— Запустим к вам жен да детей, пусть они сперва съедят то, что там у вас есть, а после подыхайте все вместе.

— А ну, люди, сдавайтесь своим братьям полянам, чтобы не стынуть нам тут зря на юру!

Вскоре на подмогу прибыли ракитинцы и равнореченцы. К полудню привели детей: Радивоя, сына Милана, направили к ели, под которой пал его отец, а Джорджиева Радисава к пещере. Раненый, с двумя пулями в спине, Милан лежал в неглубокой яме в снегу. Приход сына он использовал для того, чтобы с его помощью углубить эту яму и вытащить из-под снега пару камней, которые он укрепил на бруствере. Он был уже почти в горячке.