— Скажи им, что ты меня не признал, — сказал он сыну.
— Зачем, папа?
— Пусть думают, что здесь кто-то другой.
— Сказать им, что ты ранен?
— Нет, не говори.
Когда Радисав рассказал укрывшимся в пещере, что на Гряды привели и других детей и они мерзнут и плачут на снегу, Джорджие вскочил.
— Я сдаюсь! — заявил он.
— Милана подождем, — осадил его Ягош Рабрен.
— Не буду ждать. Хватит с меня его командования, вот оно до чего довело!
— Это надо решать вместе, — сказал Ягош.
— Не вместе, а каждый за себя. Перед смертью каждый сам по себе. Знаю я, что скажет Милан, если жив. И знаю, что вы скажете — Янко и ты, учитель!.. Но вы, коммунисты, в облаках витаете, вам бы только и рассуждать насчет строя и власти, а я вот о детях пекусь. Доконали вы себя этими своими рассуждениями и меня погубили, меня и все мое семейство. Но так мне и надо, доверчивой простоте, только пусть меня убивают, а не моих детей!.. Мираш, ты идешь со мной?..
— С тобой, брат, куда ты, туда и я, — отозвался Мираш.
— Винтовку я им должен сдать, — продолжал Джорджие. — Да это и не винтовка, а коптилка злосчастная. Ничего-то я путного не видал с той поры, как обручился с ней. Отдам им пять патронов, пусть видят, я не какая-то голь безоружная. А все остальные боеприпасы и гранаты вам оставляю, если вы сдуру или напоказ, в угоду каким-то там своим верховным судьям, отбиваться вздумаете. И ты, Мираш, им оставь все, кроме винтовки с пятью патронами.
Он влез на камень, заваливавший вход, распрямился на нем, поднял руки и крикнул:
— Это я, Джорджне Видакович с братом Мирашем, передаем себя в ваши руки, а там режьте или вешайте, воля ваша!
Приняли их с таким радушием, с каким блудного сына встречают. Пожимают руки, подбадривают, поздравляют с решением покаяться в своем заблуждении и скинуть с себя оковы той силы, которая до сих пор держала их в порабощении. Винтовки из рук вырвать не торопятся — сейчас не оружие главное. Так прямо с винтовками ведут братьев к Бечиру, а Бечир им тоже руки пожимает, — слава богу, паконец-то прозрели! — расспрашивает о здоровье, не мерзнут ли они, не соскучились ли по семьям и соседям?.. И напоследок, кто еще в убежище остался?..
— Остался там мой брат Янко, твердолобый, — ответил Джорджие, — и учитель Ягош Рабрен с женой Еврой.
— Откуда Ягош здесь, разве он не с бистричанами?
Джорджие ему что-то объясняет, но Бечир уже не слушает: мысли его заняты Ягошем и Еврой, бывшими его коллегами учителями и свояками. Он и шафером на свадьбе у них был. Обвенчались Ягош и Евра, пока в Поле учительствовали, а он, Бечир, поступил на педагогическое отделение философского факультета в Скопле; летом они встретились, а в Поле летом так прекрасно, что все становятся друзьями. Но тут в их среде началось расслоение и разброд. Дело в том, что все их поколение учителей неотступно терзалось ощущением своей неполноценности, несостоятельности и из кожи вон лезло, стараясь во что бы то ни стало компенсировать это свое чувство. Одни ударились в стяжательство, другие наплодили детей — словом, наметилось какое-то соперничество, желание друг друга переплюнуть, вконец испортившее добрые приятельские отношения. Бечиру мало было гимназии и факультета — ему надо было чего-то еще; Ягош и Евра не удовлетворились преподаванием в школе и кучей детей, которых произвели на свет. В Скопле Бечир, как черногорец, сошелся с полицейским Батричевичем, земляком, и от него понабрался некоторых сведений о той великой борьбе, которая ведется с гидрой коммунизма, постоянно омолаживающейся за счет политических кружков. Выходило, что единственным противоядием такой отраве была засылка надежных людей в эти самые кружки для слежки и проникновения затем в главные центры. И тут Бечир вбил себе в голову, что он создан именно для такого рискованного внедрения в эти таинственные лабиринты, ведущие вверх. На низовой ступени в Поле он готов был взять на себя самую скромную роль, но, пока Милован Анджелич возглавлял движение и всем в нем заправлял, кружков здесь не было; когда же этого старого коммуниста разоблачили и бойкотировали, как раскольника, фракционера и представителя пятой колонны, секретарский пост достался Ягошу Рабрену. Внезапно Ягош, именно в тот момент, когда он мог оказать Бечиру поддержку и проявить к нему дружеское отношение, охладел к Бечиру, как бы испугавшись его напора и разгадав до конца. Напрасно караулил Бечир учителя; его неизменно встречала Евра и откровенно выпроваживала. «Нет Ягогаа дома!», «Он за Тарой, на том берегу!», «Понятия не имею, где он!» — отвечала она, как бы взяв на себя обязанность сторожа у калитки этой невидимой, таинственной, тщательно законспирированной организации и придавая ей таким образом больше значительности, чем было на самом деле.
Годами переживая свое унижение, Бечир думал, скрипя зубами: «Кто дал им право мной пренебрегать, когда отродясь такого не было, чтобы с нами обращались подобным образом, с той самой поры, как повелись Томовичи и Дрекаловичи?.. Как смеете вы пронизывать меня рентгеновскими лучами этих ваших глазок и читать в моих мыслях, вы, которым только в букварях и разбираться, а не в моих далеких замыслах, не до конца открывшихся даже мне самому… Почему это одних вы сами приглашаете — всяких невежд, заик, недоучек и простофиль, — а ко мне с недоверием, не пускаете на порог?.. Откуда у вас это право мешать мне и ограничивать меня только за то, что я смелее и способнее вас, что могу свободно мыслить и умею говорить и что у меня упорства больше, чем у всех вас, вместе взятых?.. Кто вы такие, чтобы судить, кто я и куда приду в будущем?.. Я живу одну только жизнь, мне надо всюду успеть и выбрать себе место, где славы отколется больше, а вы стоите у меня на пути и ходу не даете!..»
И Бечир переспросил еще раз:
— Разве Ягош не с бистричанами?
— Выходит, что не с ними, а с нами, на свое счастье, — ответил Джорджие, — Ягош с Миланом одно целое.
— Где же он сейчас?
— Тут он, убит или ранен. Замерзает в снегу, если уже не замерз. Позволь, я его разыщу и в пещеру перенесу, потому что наши не могут без него решить, что им делать.
— Так и есть, это я в Милана под елью попал. — И Бечир озабоченно насупил брови: Милан ему нужен был для славы живым. — А ну давайте вы вдвоем туда бегом, да смотрите только, чтоб не прихлопнул он вас. Дайте ему знать сначала, чтобы он вас по голосу узнал, и отведите его или перенесите в пещеру — вас-то они пустят. Да скажи ты ему, Джорджие, что сегодняшней ночью я их брать не буду. Ночь длинная, им хватит времени поразмыслить и выбрать, что лучше: погибнуть на Грядах или предстать перед судом…
Мираш и Джорджие прислонили винтовки к скале и поспешили к ели. Они окликнули Милана, и он им отозвался осевшим голосом. Братья подняли его и отнесли к пещере, а по пути передали все, что Бечир поручил ему сказать, но, охваченный лихорадкой, Милан ничего им на это не ответил.
Солнце зашло, все стали спускаться с Гряды. Только сменные караульные были оставлены у костров лязгать зубами. Детей с Мирашем и Джорджие отвели на ночлег в дом Османа Ровчанина. Бечир отправился к Екичу; Радоман Томович и кое-кто еще устроились у монахов, войско разместилось в домах и в монастырском подворье. После измотавшего всех дня сразу же заснули мертвым сном, только в пещере на Грядах никто глаз не сомкнул. Обсуждался неразрешимый вопрос о том, покончить ли с собой или выйти из пещеры под пули. Милан отважился упомянуть и про сдачу в плен.
— Вот до чего докатились! — заметил Янко.
— Не мы первые, не мы последние, и посильнее сдавались, — сказал Ягош.
— Значит, и ты его поддерживаешь?
— Не поддерживаю, а размышляю.
— Сдаться, чтобы тебя скрутили и повели, как медведя, и чтоб ихнее бабье и всякая мразь над тобой измывались, а после все одно головой поплатиться!
— Бывает и хуже, — возразил Милан. — Якова Даковича связали и всю дорогу, пока вели, избивали и ножами пыряли те самые мерзавцы и ублюдки, которые не смели глаз на него поднять, пока у него руки свободные были. Так они его в конце концов и добили, а теперь вот народ о нем песню сложил.
