Как ни болезнен был для Летисии начатый разговор, она пошла на него. Ей необходимо было что-то прояснить для себя, а Франсуа был единственным человеком, в котором она не сомневалась, с которым говорила на одном языке.

— Я сама все время об этом думаю, Франсуа, — откровенно призналась она, — и пока поняла одно: я должна прожить свою жизнь с Рамиру. Ты сам сказал однажды, что, для того чтобы быть в чем-то уверенным, жить надо по-настоящему, без всяких «если бы»… И вот я живу. И если однажды раскаюсь, разочаруюсь, то буду знать: разочаровалась, а не струсила, не нашла, а не отказалась от счастья…

— Ну что ж, помогай тебе Бог! — только и мог сказать Франсуа.

Он, может, и попытался бы развеять ее иллюзии, но Летисия собралась поставить эксперимент над собой и своей жизнью, и ему оставалось только ждать результатов. Честно говоря, он даже не знал, какой результат был бы для него предпочтительнее: счастливый или несчастливый…

— Я постараюсь стать счастливой, — сказала вдруг с лукавой улыбкой Летисия. — И спасибо тебе за сок и за телефон, Франсуа.

Рамиру шел в деревню, но не к себе домой. Странное это было чувство: ноги сами несли его к дому, а разум удерживал. Первым он увидел Кассиану, который строил в тени навеса свой баркас. С сыном Рамиру было и труднее, и легче. Легче, потому что у них общее дело и всегда было о чем поговорить. Труднее, потому что сын уже был мужчиной, и решения его и оценки были жестки и непримиримы. Однако Рамиру знал, что может помочь сыну, подать дельный совет, и рассчитывал на уважение Кассиану. Работа над баркасом продвигалась — недалек тот день, когда он будет готов, и Рамиру радовался за сына и гордился им.

— Если хочешь, оставайся на этот раз на берегу, кончай свою лодку, — предложил он, — в море я управлюсь за нас обоих.

— Спасибо, отец, но главный у нас теперь Самюэль, и мы все его слушаемся. Он сказал, что мы выходим в море, и я выйду. В море я чувствую себя человеком, а Далила, сколько бы ни забивала себе голову новомодными штучками, она из наших и умеет ждать.

С уходом из дома отца Кассиану почувствовал себя совсем взрослым, он стал опорой семьи и отвечал за благополучие трех женщин: матери, сестры и невесты. Он чувствовал себя сильным, уверенным, хотя по-прежнему нуждался в отце как в советчике и собеседнике. К тому же мать так уважительно говорила все время об отце, что Кассиану не чувствовал ни малейшей неловкости из-за своих добрых с них отношений.

— Кассиану, я пойду посижу с Самюэлем в кабачке, а ты позови к нам туда Асусену. Очень я по ней стосковался, хочу повидать, поговорить.

Кассиану кивнул и отправился домой за Асусеной.

И вот Рамиру сидит напротив Самюэля, ждет дочку, а Самюэль смотрит на горькую морщину, что перерезала лоб Рамиру.

— Не ладится что-то? — спрашивает старый друг. — Может, нам лучше задержаться на несколько дней на берегу, чтобы ты как следует подготовил Летисию? Ты скажи, мы можем и задержаться.

— Нет, Самюэль, спасибо. Летисия теперь моя жена, и ей придется привыкать к нашей жизни. Она уже готова и не станет звать на помощь из-за пустяков, так что не тревожься, Самюэль. Беспокоят меня больше дети, непросто мне стало говорить с ними…

И будто подтверждая его слова, Кассиану вернулся один, без Асусены. Однако сложность, похоже, была не в Асусене, а в Серене.

— Мама считает, что негоже встречаться отцу с дочерью в кабаке, — сообщил Кассиану. — Если хочешь повидаться, сказала она, приходи к нам в дом.

Как могла предложить ему такое Серена? Как он может переступить порог дома, из которого ушел? Она, похоже, ведет к тому, чтобы он вообще не виделся с дочерью? Обида сразу захлестнула Рамиру. Обида на Серену, которую он сам и обидел и обделил…

Самюэль понял чувства своего друга, недаром они с детства были не разлей вода.

— Ты не прав, — сказал он, — а Серена, как всегда, права. Зачем вам встречаться здесь на глазах зевак. Ступай домой, обними свою дочку, прижми ее к сердцу. Пойдем, пойдем вместе, я тебя провожу.

Никогда бы не подумал Рамиру, что ему так трудно будет переступить родной порог. Но он переступил его, переступил и с болью, и с радостью. Как бы там ни было, но под этой крышей он прожил долгие и счастливые годы. И если распорядился теперь своей жизнью иначе, то не потому, что перестал испытывать благодарность и уважение к Серене.

Еще больше он был благодарен ей за то, что встретила она его улыбкой и тут же собралась навестить Эстер.

— Асусена ждет тебя, — улыбаясь, сказала Серена и ушла вместе с Самюэлем.

Первые неловкие минуты. Как же он соскучился по своей малышке Асусене! Рамиру попытался ей все объяснить. Он не хотел, чтобы она на него обижалась. Пусть знает, что ему нелегко далось это решение, но по-другому он решить не смог.

— Я тоже соскучилась по тебе, папа! — ответила отцу Асусена. — И не оправдывайся, мне это совсем не нужно. Мама много говорила с нами и помогла нам принять все как есть.

И опять Рамиру почувствовал благодарность к Серене, лучшей матери у детей и быть не могло.

Асусена уже пересказывала свои школьные новости. Скоро у них будет конкурс королевы для праздника моря. Она тоже записалась на конкурс. И ей бы очень хотелось, чтобы отец пришел на праздник, наверное, там будет очень весело.

— Конечно, приду, дочка! Не все изменилось в моей жизни, многое идет и пойдет по-прежнему.

Рассказала Асусена отцу и про бусы, которые они теперь нанизывают, и про то, что Далила поступила на курсы английского языка, потому что собирается продавать эти бусы во всех странах мира.

— Представляешь? Такая у нее мечта! — голубые глаза Асусены вопросительно смотрели на Рамиру.

— Это хорошо, дочка! Хорошо, когда у человека есть своя мечта. Из нее непременно что-то получается, — одобрил Рамиру.

Он перебирал ожерелья, которые принесла ему Асусена, и любовался ими.

Растроганное, смягчившееся лицо мужа бросилось в глаза вернувшейся домой Серене, и сердце у нее забилось быстро-быстро: муж радовался делу ее рук, оттаял у нее в домашнем тепле.

Серена не могла знать, что после ее ухода Самюэль сказал Эстер:

— Меня ведь считают колдуном, Эстер, так запиши себе для памяти: судьба еще сведет Рамиру и Серену вместе, такое у меня предчувствие.

Но Серена не могла позволить себе расчувствоваться. Видеть Рамиру ей пока еще было очень тяжело, и поэтому она сказала:

— Ты уж прости, Рамиру, но если наговорился с дочкой, то позволь нам заняться делами. С тех пор как мы занялись украшениями, у нас и минуты свободной нет, а работы в доме хоть отбавляй.

— Конечно, Серена! Желаю тебе удачи! Спасибо за детей и за все…

Рамиру трудно было говорить, он не договорил, махнул рукой и ушел.

Асусена, видя, что мать молча принялась за дела, подумала было, что обидела ее долгим разговором с отцом.

— Ты обиделась, да, мама? Обиделась на меня? — принялась она спрашивать Серену. — Но мне же нужно было показать отцу наши украшения. Мы с ним разговорились, он меня рассмешил, а я…

— Не продолжай, дочка, — остановила ее Серена, — ты что, чувствуешь себя виноватой из-за того, что любишь отца? Упаси меня Господь дожить до того дня, когда вы с братом его разлюбите. — Серена обняла и прижала к себе головку дочери, и Асусена, как всегда, почувствовала, что на нее снисходят мир и покой. А Серена, словно бы баюкая свою большую-маленькую дочку, продолжала говорить: — Даже страх смерти не может заставить человека забыть того, благодаря которому он появился на свет. А когда отец такой заботливый и любящий, как у вас, то это же просто счастье. Но даже если бы он был совсем другим, то любить его все равно было бы вашей обязанностью… А теперь давай браться за дело, доченька, у нас с тобой и вправду дел невпроворот.

Мир и покой снизошли на Рамиру, повидавшегося со своими детьми. Неважно, что сын относился к нему пока еще не просто и отказался от его помощи. Сын повзрослел на глазах, стал настоящим мужчиной, а дочка скоро станет очаровательной женщиной. У него выросли хорошие дети. И Серена помогала им взрослеть по-хорошему. За своих детей Рамиру был спокоен. Теперь ему стало стыдно, что он помешал Летисии испытать ту же радость. Он совсем не хотел быть ее тюремщиком, держать свою любовь взаперти.