— Возможна, если кто-то рискнет проделать такой долгий путь. Я получил это известие от одного табунщика-авамири, бедуина из кочевья Омани, который загнал до полусмерти свою лошадь, чтобы принести нам приказ.

— Он приехал один?

— Один-одинешенек, ему помогало лишь его верное ружье и быстрая лошадь, он скакал с самого побережья! Но лошадь у него просто чудесная, вороная, со счастливой звездочкой во лбу.

— Гнедая все же лучше, чем вороная, — с видом знатока отметил Майид.

— Не лучше, если у вороной во лбу — счастливая звездочка и белые чулки.

— Первая лошадь Пророка была вороной, — подал голос Джабир, — у нее были белые ноги и белая звездочка во лбу, а в битве она не знала себе равных.

— Значит, — вмешался Дэйн, — этот человек прибыл…

— Да, он табунщик из клана Авамир, — продолжил Бен Алима. — Он проделал долгий и рискованный путь, а в доказательство показал знак — личное кольцо Рауди. Он передал слова Рауди: американец Стивен Дэйн — предатель и иракский шпион; его нужно немедленно уничтожить; эти сведения, в свою очередь, передал ему один саудовец, который давно помогает делу освобождения Ракки, и в его верности не приходится сомневаться. И добавил, что промедление может погубить наше дело.

— Все это я уже знаю, — сказал Дэйн. — И потому ты попросил Джабира убить меня. Но тогда почему ты передумал и послал мне на помощь Майида?

— Как только я получил послание через авамири, я начал действовать. Как ты уже сказал, я послал к тебе Джабира. Потом, как радушный хозяин, предложил гостю остановиться у меня. Но он отказался, поскольку не хотел навлекать на мой дом лишних подозрений. Я предложил ему взять свежего коня, но он сказал, что доверяет только Айисса — своей лошади. Сказал, что найдет укрытие в пустыне, у клана Бани Халиди, где у него есть друг. И уехал.

— И что? — спросил Дэйн. — По-моему, ничего подозрительного он не сказал.

— Почти. Я стоял и смотрел ему вслед, и на сердце у меня было тяжело. Что-то в нем меня настораживало, но я не понимал, что именно.

— Ты выяснил это или нет? — не выдержал наконец Дэйн.

— Я долго и напряженно думал, — продолжал Бен Алима. — Но не мог понять, в чем дело. Он выглядел простым, бесхитростным бандитом, с которым мне не хотелось бы повстречаться ночью в переулке. Но все же у него было кольцо самого Рауди, которое я знаю, как и это, что на моем пальце. И у него было полное право самому заботиться об убежище.

— Наверное, тебе не понравилось то, что он приехал с юга, — предположил Майид. — Сам я никогда не доверяю этим дикарям из кочевья Омани — ни Авамир, ни Гафири, ни другим.

— Они не лучше и не хуже остальных, — возразил Бен Алима. — Нет, дело в другом. Я думал-думал, а потом до меня дошло! Его лошадь!

— А что было не так с его лошадью? — спросил Джабир. — Ты сказал, что она была просто чудо.

— Да, и я до сих пор так считаю.

— Может, она была слишком свежей, не устала, не в пене, будто и не скакала так долго? — предположил Майид.

— Она почти ползла, — ответил Бей Алима. — Я даже засомневался, дотянет ли она до стойбища Бани Халиди.

— Тогда почему она тебе не понравилась? — спросил Дэйн.

— Мне не понравилась ее морда, — ответил Бен Алима.

— Ее морда! — воскликнул Джабир.

— А что с ней было не так? — удивился Майид.

— Все так, — мягко проговорил Бен Алима. — У нее была чудесная, крупная, правильная морда — римский профиль, как сказали бы вы, мистер Дэйн. Откровенно говоря, это была великолепная морда, которую раз увидишь — и запомнишь на всю жизнь.

Майид, видимо, все понял и теперь радостно заухмылялся. Джабир, как горожанин, выросший на литературных источниках, едва ли знал больше, чем описание первой лошади Пророка, и молчал, хотя, судя по его лицу, у него забрезжила смутная догадка. Дэйн, который совершенно не разбирался в лошадях, заскучал, но прерывать лошадиную историю не решился.

— Она была породистой? — попытался упрочить свою догадку Джабир.

— Вот именно, — сказал Бен Алима. — Я, конечно, плохо разбираюсь в коневодстве, мои знания по этому предмету слишком незначительны. Но даже я заметил, что у этого животного большие ноздри и длинные уши, широкий лоб и мощный круп, а длинная шея изящно изогнута. Любой бы на моем месте это увидел, а специалист и подавно. Теперь ты понял, Джабир?

— В основном да, — сказал Джабир. — Но я думал, что ты узнал, какой она породы.

— Узнал! — вспыхнул Майид. — Дело-то совсем не в лошади, городской болван! То, что увидел Саид Бен Алима… Но простите, Бен Алима, слово за вами.

— Так вот, — продолжил тот, — я понял, что лошадь чистокровная, да при этом из лучших пород Аравии, а таких всего пять. Но из которой? Вероятно, кухаилан. Но что за вид этой породы? Неизвестно. Но у нас есть один бесспорный признак — самый яркий, а именно — римский нос. Эта лошадь принадлежала к знаменитому виду Шаваф. И, поняв это, я догадался, что гонец был подослан врагами, и потому послал Майида.

— Я все еще не понимаю, почему, — признался Дэйн.

— Остальное лучше объяснит Майид, — ответил Бен Алима. — У меня уже пересохло горло.

— Все яснее ясного, если ты знаешь историю этой породы, — включился Майид. — Понимаете, шейхи Бахрейна всегда разводили шавафи, как самую дорогую породу лошадей, пока в 1930 году, после волнений, не разорились и не передали все владения Файсалу Оль-Дувишу, шейху всех мутаири, который помогал Сауду в борьбе за престол. Но вскоре они поссорились, и король схватил его. Файсал Оль-Дувиш умер в Эр-Рияде, говорят, что его отравили. Сауд забрал себе всех шавафских лошадей — как и знаменитых шарафских верблюдов — и мутаири никогда ему этого не простили, хотя позже снова восстановили породу верблюдов. А что до лошадей, то через несколько лет Сауд подарил табун северным Аниза, чтобы подкупить их, но тогда возмутились кланы Мутаир и Шаммар, даже чуть не начали войну. Но стреляли мало, а говорили много, и Сауд угрозами и дарами заставил продать табун в Рубаи, что в Ираке. Получилось, что, как только лошади исчезли из страны, пропал и повод для раздора, все успокоились. Ты подумал об этом, Бен Алима?

— Да, просто вспомнил об этом деле. А вспомнив, подумал о предательстве. Потому что никто не продаст чистокровного шавафа, да еще со счастливой меткой во лбу. И едва ли лошадь была угнана во время набега, от Омана до Рубаи — тысяча миль. Вы поняли, Дэйн?

Дэйн кивнул.

— Получается, этот человек был скорее рубаи из Ирака, чем авамири из Омана.

— Вот именно! — сказал Бен Алима. — А это значит, что он скакал не с юга, а с севера и считал, что глупый торговец не разберет, какой породы лошадь.

— Отсюда следует, что его послали иракцы, чтобы запутать нас… Но в таком случае, как же они достали кольцо Рауди?

— Этого я не знаю, — признался Бен Алима. — Но я точно знаю, что намного легче подделать кольцо или даже украсть настоящее у Рауди, чем забрать у Рубаи лошадь породы Шаваф.

Майид кивнул, соглашаясь, и пробормотал:

— Это уж точно.

— Все это очень интересно, — сказал Дэйн, — но, наверное, нам стоит подумать над тем, как мне лучше выехать из Ракки и добраться до Комитета?

— Уже придумали, — успокоил его Бен Алима. — Вы выедете, как только взойдет луна, то есть через два часа. Правда, полететь на самолете не получится, мистер Дэйн.

— А на чем я поеду? — поинтересовался Дэйн.

— Вас будут сопровождать Майид и несколько его соплеменников, — сказал Бен Алима. — Конечно, на самолете было бы быстрее. День-два до Сафании, потом еще день — а может, и немного больше — до Джубаила, а оттуда, с божьей помощью, до Катифа, где будет ждать лодка или машина, которая отвезет вас до Катара.

— Комитет будет ждать меня в течение восьми дней, — напомнил Дэйн.

— Вы там будете через пять, если будет на то воля Аллаха.

— В пути могут случиться непредвиденные задержки?

— Непредвиденные? Нет, ничего непредвиденного не ожидается, хотя будущее сокрыто от человеческих глаз, особенно от глаз того, кто отправляется в длительное путешествие. — Бен Алима медленно встал. — Но теперь, друзья мои, вам нужно отдохнуть. Слуга принесет ужин, а я пойду и проверю, все ли готово к поездке.