Стивен Дэйн был высоким стройным мужчиной, с темно-каштановыми волосами и приятным, немного худощавым лицом. Его возраст определить было трудно: на первый взгляд — около тридцати, а присмотревшись внимательнее к его серым глазам, дерзким и проницательным, можно было дать и все сорок. Выглядеть так, чтобы после было трудно описать его внешность, стало для Дэйна частью профессии, и он вполне в этом преуспел. Все его достоинства были подчинены практической выгоде, а недостатки искоренены из самолюбия. Работу свою он выполнял хорошо, но, кроме нее, почти ничем не интересовался. Он был больше нужен другим, чем самому себе.

В спальне снова загремели голоса, но тут же перешли в быстрый шепот. Дэйн нисколько не удивился. Люди, занимающие такие гостиничные номера, были однообразны, как и сами эти номера: хомо конспиратор, существо, цель жизни которого — кого-нибудь свергнуть; биологический подвид, характеризующийся ярко выраженной склонностью к повышенной секретности.

Даже их планы не отличаются почти ничем. Дэйн видал-перевидал десятки подобных планов; они уже перемешались у него в голове… Комитеты прошлого и настоящего: за освобождение Анголы, Йемена, Курдистана, Суматры, Целебеса, Танзании, Ганы, Тибета, Дагомеи, Верхней Вольты; комитеты, канувшие в небытие: за освобождение Сербии, Богемии, Савойи, Беарна, Наварры; комитеты будущего: за освобождение Болвании от Раджании, за объединение Нубарии против ига Вазерии, для защиты Трулялябии от Тралялябии…

Дверь спальни открылась. Появился один из спорщиков.

— Добрый вечер. Я — мистер Лахт. Вы, полагаю, мистер Дэйн?

— Именно.

— Могу ли я взглянуть на ваши… э-э… документы? Большое спасибо.

Его тонкие нервные коричневые пальцы завертели бумаги, исподтишка пытаясь прощупать их на предмет подделки. Лахт был высоким и необычно светлокожим симпатягой с большим висловатым носом, с щеками, побитыми какой-то кожной болячкой, и маленьким недовольным ртом. Над ним витала аура силы, нетерпеливости и чувства собственной правоты. Стандартный набор для хромосом Конспиратора. Он выглядел переутомленным и наверняка страдал бессонницей (Лахт был вынужден не спать ночами с тех пор, как решил пробудить мир).

— Прекрасно, мистер Дэйн. Вы, конечно, понимаете, что проверка необходима. В таком деле, как наше…

В каком деле? Кто он такой и что за дело он задумал? Южные арабы против аденцев? Или бахрейнцы против иракцев? А может, кувейтцы против саудовцев? А-а, на этот раз ракканцы против иракцев… Скорость, с какой множились подобные «дела», вызывала только саркастическую усмешку. Дэйн видел слишком много яростно враждующих сторон в мире. Его чувства говорили об идиотизме происходящего, его разум утверждал, что все это хоть сколько-то, но важно. Приняв сторону своего сердца, он оказался в двусмысленном положении: приходилось служить целям, в которые он сам имеет несчастье не верить.

Теперь из спальни вышли остальные два члена Комитета. Оба натянуто скалились, как школьники, которые подрались в раздевалке.

— Мистер Дэйн, разрешите вам представить моих коллег. Это мистер Бикр…

Высокий мужчина в летах, с квадратными плечами и вытянутой унылой физиономией. Его лицо окаменело в попытке сымпровизировать чувство собственного достоинства.

— …и мистер Рауди.

Мужчина сорока пяти лет, невысокий и пухлый, с желтоватой кожей и редкой бороденкой. Пока его представляли, он взволнованно моргал.

Сели. Секретарь принес сладкий турецкий кофе в крохотных чашках и нырнул в одну из комнат.

Лахт спросил Дэйна, что тот знает об освободительном движении Ракки.

— Очень мало, — ответил Дэйн. — Меня ввели в курс задания всего два дня назад.

— С вами говорил мистер Уэльс из вашего посольства в Париже?

— Он сказал, что обо всем необходимом для моей работы расскажете вы.

Лахт усмехнулся и медленно приподнял свои чудесные изогнутые брови. Это значило, что объяснения были если не невозможны, то уж наверняка излишни. Он повернулся и кивнул одному из комитетчиков, тот сразу же развернул карту района Персидского залива.

— Вот Ракка, — начал Лахт, указывая на обведенную территорию у восточных границ Ирака и Саудовской Аравии. — Она небольшая, ненамного больше, чем штат Мэриленд, и в три раза меньше, чем Ливан. Это земля с выдающейся древней историей, но в настоящем у нес почти ничего нет.

Лахт откинулся на спинку дивана и, заливаясь соловьем, поведал Дэйну о славных страницах истории древней Ракки. Она была независимой частью Вавилонского царства. Некоторые археологические находки свидетельствуют о том, что на месте столицы Ракки некогда стоял город — современник Ура и халдеев.

— Потом, разумеется, было множество нашествий, — продолжал Лахт. — Все древние царства пали под стопой Тамерлана или Аттилы. Ракка была разрушена так же, как Вавилон и Халдейское царство. Но люди выжили.

Ракканцы, как пояснил Лахт, являются отдельной и независимой расой в арабском мире, как, например, курды и туркмены. Их ближайшие родственники — жители болотистой местности, арабы Махдана.

Ракканцы не смирились с османским владычеством, тянувшимся веками. Они сражались вместе с Лоуренсом во времена освобождения Аравийского полуострова от турков. Но позже, когда Британия проводила политическое урегулирование на полуострове, ракканцы так и не получили автономию — их интересами пренебрегли в пользу Ирака и саудовцев.

Но долгому сну пришел конец. Снова — недовольство народа, стремление к независимости. Возродилось освободительное движение, и, конечно, появился Комитет. Одно время Франция, похоже, собиралась их поддержать. Тогда Иран немедленно признал Ракку — это был недолгий период относительной независимости. Но в тысяча девятьсот тридцать восьмом иракские войска «восстановили» свои границы и вновь оккупировали земли ракканцев. Ракканцы сразу же подняли вопрос об автономии в составе Ирака, но так ничего и не добились — началась Вторая мировая война. После войны в восточном Ираке взбунтовались курды, и ни о какой автономии теперь не могло быть и речи.

Мечты о независимости начали таять, но в пятидесятые годы, когда вспыхнул саудовско-иракский конфликт, для ракканцев снова забрезжила какая-то надежда.

В тысяча девятьсот пятьдесят втором представители британских и датских нефтедобывающих компаний исследовали Тикканскую равнину. И уже к тысяча девятьсот пятьдесят пятому году началась промышленная разработка богатейшего месторождения. В эти годы ракканские патриоты боролись за свои интересы, пытаясь отгородиться от наступающего на страну арабского мира. Решающий удар был запланирован в пятьдесят девятом году при поддержке саудовцев. Но он провалился, когда Саудовская Аравия, под давлением Египта, была вынуждена примириться с Ираком.

С тех самых пор торговые связи на Ближнем Востоке упрочились и кое-где изменились. Этому поспособствовала и общая ненависть к Израилю, который проводил политику отделения от своих соседей. Но в настоящее время идея повернуть вспять воды Иордана из плана активных действий превратилась в недосягаемую мечту. Война в Йемене, казалось, принесла шаткое равновесие, но по-прежнему отвлекала Египет, мешая ему обратить свою разрушительную энергию в другом направлении. Внимание Ирака до сих пор было приковано к северо-западу, где курдские националисты угрожали жадному правительству вооруженным мятежом. А Саудовская Аравия, после многих неудач, наконец получила от Фейсала долгожданные реформы. Теперь саудовцы твердо держат свои позиции и готовы поддержать друзей и вносить смятение в ряды врагов.

— В связи с вышесказанным становится ясно, — закончил Лахт, — что мы живем во времена великих возможностей. Настроения и диспозиция наших ближайших соседей играют нам на руку. Назрел момент для решения вопроса о независимости. Такое может повториться не раньше чем через десять лет, а то и через все сто.

— Верю вам на слово, — сказал Дэйн. — Вы знаете своих соседей много лучше, чем я.

— Я знаю их, — согласился Лахт. — Я знаю всю эту шакалью стаю. В арабских странах, мистер Дэйн, единственным движущим мотивом выступают собственнические интересы. Я полагаю, так же, как везде, но здесь это происходит открыто и бесстыдно. Личные интересы здесь поднялись до культового уровня, а все остальное рассматривается как дурацкое философствование. Конечно, существует определенная шкала ценностей. Никто не вцепится в своих ближних, если можно запустить когти в бок соседа, любой объединится с соседом для того, чтобы разорвать более сильного на стороне. Все дело в степени родства, понимаете ли.