Хоремхеб обрадовался миру. Его войско сократилось, а война истощила Египет. Он хотел укрепить Сирию и ее торговлю и таким образом получить от этой страны какую-то выгоду. Он согласился заключить мир при условии, что хетты отдадут Мегиддо, который Азиру сделал своей столицей, укрепив его неприступными стенами и башнями. И вот хетты взяли Азиру в плен и, отобрав у него огромные богатства, которые он собрал туда со всей Сирии, привели его, закованного в цепи, вместе с женой и двумя сыновьями к Хоремхебу. Затем они разграбили Мегиддо и погнали стада и гурты Амурру на север, прочь из страны, которая, по условиям мира, была теперь под властью Египта.

Хоремхеб не шутил. Завершив войну, он устроил пир для хеттских принцев и военачальников и пил вино с ними всю ночь, хвастаясь своей доблестью. На следующий день он должен был казнить Азиру и его семью перед собравшимися войсками в знак вечного мира, воцаряющегося отныне между Египтом и землей Хетти.

Я не участвовал в этом пире, а направился в темноте к шатру, где лежал Азиру в цепях. Я пошел к Азиру, ибо во всей Сирии у него сейчас не было ни единого друга. У человека, который потерял все, чем он владел, и приговорен к позорной смерти, никогда не бывает друзей. Я знал, что он горячо любит жизнь, а я надеялся убедить его своим рассказом об увиденном, что жизнь не стоит того. Я хотел уверить его как врач, что смерть легка, легче, чем мучения жизни, беды и страдания. Жизнь — это обжигающее пламя, а смерть — темные воды забвения. Я хотел сказать ему все это, ибо он должен был умереть на следующее утро и, должно быть, не мог уснуть, так как слишком дорожил жизнью. Если он не захочет слушать меня, я решил сидеть рядом, дабы он не лежал в одиночестве. Человек, возможно, способен прожить без друзей, но умереть без единого друга — это воистину тяжко, а тяжелее всего тому, кто прожил жизнь властвуя.

Азиру и его семью привели с позором в стан Хоремхеба, и воины насмехались над ним и бросали в него грязью и конским навозом. Тогда я не показывался ему и прикрыл свое лицо одеждой. Он был чрезвычайно гордый человек и не захотел бы, чтобы я видел его унижение, ибо я знал его в дни величия и могущества. А теперь я шел в темноте к его шатру, и стражники говорили друг другу:

— Давайте впустим его, это Синухе, врач, и он имеет на это право. Если мы запретим ему это, он будет бранить нас или при помощи колдовства лишит нас мужества. Он злобный человек, и его язык жалит больнее, чем скорпион.

В темноте шатра я позвал:

— Азиру, царь Амурру, примешь ли ты друга на пороге смерти?

Азиру глубоко вздохнул, цепи его загремели, и он ответил:

— Я более не царь и у меня нет друзей. Но ты ли это, Синухе? Я узнаю твой голос даже в темноте.

— Это я.

— Клянусь Мардуком и всеми демонами подземного мира! Если ты Синухе, принеси свет. Я устал лежать в темноте; вскоре у меня будет ее вдоволь. Проклятые хетты разорвали мою одежду и перебили мне руки и ноги в пытках, так что на меня не очень приятно смотреть. Хотя как врач ты, должно быть, привык и к худшему, и мне не стыдно, ибо перед лицом смерти не пристало краснеть за свое убожество. Принеси свет, дабы я смог увидеть твое лицо и вложить свою руку в твои руки. Моя печень болит и слезы струятся из глаз при мысли о жене и сыновьях. А если ты сможешь достать немного крепкого пива, чтобы смочить мне горло, я буду вспоминать все твои добрые дела завтра в царстве мертвых. Я не могу заплатить даже за один глоток, ибо хетты украли у меня мой последний слиток меди.

Я приказал стражникам принести масляный светильник и зажечь его, потому что едкий дым факелов разъедал мне глаза. Они принесли также кувшин пива. Азиру со стоном сел, и я помог ему поднести ко рту тростинку, чтобы он мог сосать сирийское пиво, мутное от шелухи и солода. Его волосы были спутаны и седы, а его роскошную бороду вырвали во время пыток, которым подвергли его хетты, и вместе с ней были содраны огромные лоскуты кожи. Его пальцы были раздроблены, ногти почернели от крови, ребра сломаны так, что стон вырывался из его груди с каждым вздохом, и он харкал кровью.

Выпив и отхаркавшись, он уставился на пламя светильника и сказал:

— Как чист и нежен этот свет для моих усталых глаз после того, как я пролежал так долго в темноте! Пламя вспыхивает и умирает точно так же, как вспыхивает и умирает жизнь человека. Благодарю тебя, Синухе, за свет и за пиво, я бы и сам охотно сделал тебе подарок. Тебе хорошо известно, что я больше не могу ничего дарить, ибо мои друзья-хетты в своей алчности выбили мне даже зубы, которые ты позолотил.

Легко быть умным задним умом, и я не стал напоминать ему о том, что предупреждал его насчет хеттов. Я взял его раздробленную руку в свою и держал ее, и он склонил свою гордую голову и заплакал, так что слезы падали на мои руки из его подбитых и опухших глаз.

Он говорил:

— Я не стыдился радоваться и смеяться при тебе во дни моей славы, так почему же должен я стыдиться моих слез во дни горя? Знай, Синухе, я плачу не о себе, не о своих богатствах и не о царских коронах, хотя я всегда жадно цеплялся за власть и богатство этого мира. Я плачу о своей жене Кефтью, о моем большом красивом сыне и о моем маленьком-маленьком сыне, ибо они тоже должны умереть завтра.

Я ответил ему:

— Азиру, царь Амурру! Вспомни, что вся Сирия из-за твоего честолюбия превратилась в одну разверстую могилу. Бесчисленное множество народа полегло за тебя. И это хорошо, что ты должен умереть завтра, поскольку ты проиграл. Может быть, справедливо и то, что твоя семья должна умереть вместе с тобою. Знай, однако, что я молил Хоремхеба пощадить жизнь твоей жены и сыновей, но он не согласился, ибо хочет уничтожить твое семя, и твое имя, и даже память о тебе в Сирии. Поэтому он даже не позволит похоронить тебя в могиле, Азиру, и дикие звери будут рычать над твоими останками. Он не хочет, чтобы мужчины Сирии собирались в будущем у твоей гробницы и беззаконно клялись твоим именем.

Азиру выслушал это в смятении и сказал:

— Во имя моего бога Ваала принеси жертву мясом и вином перед Ваалом Амурру, когда я умру, Синухе, иначе я буду обречен скитаться, мучимый вечным голодом и жаждой, по темной обители смерти. Окажи эту услугу и Кефтью, которую ты любил когда-то, хотя и отдал мне ее во имя нашей дружбы, а также и моим сыновьям, чтобы я мог умереть со спокойной душой. Я не виню Хоремхеба за его приговор, ибо, без сомнения, я поступил бы с ним и его семьей точно так же, попадись он мне в руки. Сказать по правде, Синухе, хотя я и плачу, я рад, что моя семья должна погибнуть вместе со мной и наша кровь сольется в едином потоке. В царстве мертвых я бы испытывал вечные муки при мысли, что Кефтью принадлежит другому. У нее было много поклонников, и музыканты ударяли по струнам, превознося ее ослепительную красоту. Хорошо и то, что погибнут мои сыновья, ибо они были рождены царствовать и носили короны с младенчества. Я не хотел бы, чтобы их угнали в рабство в Египет.

Он опять потянул пиво и, несмотря на свои страдания, немного захмелел. Он отковыривал раздробленными пальцами грязь, которой его забросали воины, и говорил:

— Синухе, друг мой, напрасно ты обвиняешь меня, утверждая, что по моей вине вся Сирия теперь превращена в одну разверстую могилу. Меня нужно винить только в том, что я проиграл войну и позволил хеттам обмануть себя. Если бы я победил, во всех несчастьях обвинили бы Египет, а мое имя превозносили бы. Но я проиграл, и потому вина пала на меня, а мое имя проклинают во всей Сирии.

Крепкое пиво ударило ему в голову, он рвал свои седеющие волосы и кричал:

— О Сирия, Сирия! Мое мучение, моя надежда, моя любовь! Я делал все для твоего величия, и во имя твоей свободы я поднял мятеж, но теперь, в день моей смерти, ты отвергаешь меня. Прекрасный Библос, цветущая Смирна, коварный Сидон, Иоппия могущественная! О, все города, блиставшие, словно жемчужины в моем венце, почему вы покинули меня? И все же я люблю вас слишком нежно и не могу ненавидеть вас за предательство. Я люблю Сирию за то, что она — Сирия, лживая, жестокая, капризная и всегда готовая предать. Племена умирают; народы возрождаются только для того, чтобы прийти в упадок; царства исчезают без следа; слава и почести уходят как тень — и все-таки живите, живите, мои гордые города! Пусть ваши белые стены сияют на побережье у красных холмов! Блистайте из года в год, и мой прах, принесенный ветрами пустыни, прилетит, чтобы нежно коснуться вас!