Мое сердце переполняла печаль, ибо я видел, что он еще в плену своих грез, но я не хотел упрекать его, так как знал, что они утешали его на пороге смерти. Я держал его искалеченные руки в своих, а он держал мои руки, стеная.
Мы говорили всю ночь напролет, вспоминая наши встречи в то время, когда я жил в Сирии и мы оба были в расцвете нашей юности и сил. На рассвете мои рабы принесли нам еды, которую они приготовили, и стражники не запретили им, ибо и им перепало что-то. Рабы принесли нам горячего жирного барашка и рис, приготовленный в жире, а наши чаши они наполнили крепким вином Сидона, приправленным миррой. Я велел им отмыть Азиру от грязи, которой он был забрызган, причесать и убрать его бороду в сетку, сплетенную из золотых нитей. Я прикрыл его изодранную одежду и цепи царской мантией, ибо его оковы нельзя было снять, так как они были из меди и запаяны на нем, и я не смог переодеть его. Мои рабы оказали такие же услуги Кефтью и двум ее сыновьям, но Хоремхеб не позволил Азиру видеть жену и детей до встречи на месте казни.
Когда настал час и Хоремхеб с громким смехом вышел из своего шатра вместе с пьяными хеттскими принцами, я подошел к нему и сказал:
— Поистине, Хоремхеб, я оказал тебе много услуг и, может статься, я спас твою жизнь в Тире. Я вытащил отравленную стрелу из твоего бедра и перевязал рану. Окажи и ты мне услугу: позволь Азиру умереть без унижения, ибо он царь Сирии и он сражался храбро. Если ты согласишься с этим, это послужит к твоей собственной чести. Твои друзья-хетты достаточно пытали его и переломали ему руки и ноги, вынуждая открыть, где спрятаны его сокровища.
Хоремхеб очень помрачнел, услышав это, ибо придумал много разных способов продлить смертные муки. Все было готово, и уже на рассвете войско собралось у подножия холма, где должна была совершиться казнь. Люди дрались за лучшие места, чтобы хорошенько позабавиться предстоящим зрелищем. Хоремхеб устроил это не потому, что получал удовольствие от вида пыток, а потому, что хотел развлечь своих людей и навести ужас на всю Сирию, дабы после такой чудовищной смерти никто не посмел бы даже думать о мятеже. К чести Хоремхеба, я должен заметить, что по природе своей он не был таким жестоким, каким слыл. Он был воином, и смерть была не более чем оружием в его руках. Он позволял распространять слухи, преувеличивающие его жестокость, ибо они поражали ужасом сердца его врагов и внушали всем благоговение перед ним. Он считал, что люди больше уважают жестокого правителя, чем кроткого, и что они принимают доброту за слабость.
Он сердито нахмурился и, убрав руку с шеи принца Шубатту, встал передо мной, покачиваясь и похлопывая себя по ноге плетью. Он обратился ко мне:
— Ты, Синухе, подобен колючке, вечно торчащей в моем боку. У тебя все не так, как у разумных людей. Ты бранишь всех, кто преуспевает и добивается известности и богатства, и ты нежен и полон сострадания к тем, кто пал и потерпел поражение. Тебе хорошо известно, каких трудов и затрат стоило мне доставить сюда искусных палачей со всех уголков страны для Азиру; только за многочисленные дыбы и котлы заплачено огромное количество серебра. Я не могу в последнюю минуту лишить моих болотных крыс удовольствия, ибо они перенесли множество тягот и не раз истекали кровью от ран по вине Азиру.
Шубатту, принц хеттов, хлопнул его по спине и расхохотался:
— Правильно говоришь, Хоремхеб! Ты не лишишь нас удовольствия. Чтобы ты мог позабавиться, мы не стали срывать мясо с его костей, а только осторожно сжимали его клещами и деревянными тисками.
Эти слова задели самолюбие Хоремхеба, а, кроме того, ему не понравилось, что принц прикоснулся к нему. Он нахмурился и ответил:
— Ты пьян, Шубатту. А что до Азиру, то я только хотел показать всему миру судьбу, которая ожидает каждого, кто доверится хеттам! Поскольку в эту ночь мы стали друзьями и выпили много кубков за наше братство, я пощажу этого вашего союзника и во имя дружбы дарую ему легкую смерть.
Лицо Шубатту исказилось гневом, ибо хетты очень самолюбивы, хотя всем известно, что они предают и продают своих союзников, когда им эго выгодно. Конечно, все народы поступают так же, и все хорошие правители. Но хетты более откровенны в своих поступках, чем другие, и не ищут предлогов и оправданий для того, чтобы скрыть причины или придать им некую видимость справедливости. И однако Шубатту был разъярен. Его соратники прикрыли его рот рукой и, оттаскивая его от Хоремхеба, крепко держали его до тех пор, пока его бессильная ярость не вызвала рвоту вином, после чего он успокоился.
Хоремхеб потребовал Азиру из его шатра и был несказанно удивлен, увидев его выходящим на всеобщее обозрение величественной поступью царя, с царской мантией на плечах. Азиру наелся жирного мяса и напился крепкого вина. Он высоко держал голову и громко смеялся, идя к месту казни, и выкрикивал оскорбления военачальникам и стражникам. Его волосы были причесаны и завиты, его лицо лоснилось от масла, и он воззвал к Хоремхебу поверх голов воинов:
— Хоремхеб, грязный египтянин! Можешь больше не бояться меня, ибо я побежден и тебе нет нужды прятаться за копьями твоих воинов. Подойди сюда, чтобы я мог обтереть грязь с моих ног об твой плащ, ибо такого свинарника, как этот твой лагерь, я не видел за всю свою жизнь. Я хочу предстать пред Ваалом с чистыми ногами.
Хоремхеб был восхищен его словами и, громко смеясь, крикнул, обращаясь к Азиру:
— Я не могу приблизиться к тебе, ибо меня рвет от сирийского смрада, который исходит от тебя, несмотря на мантию, где-то тобою украденную, чтобы прикрыть свою грязную тушу. Но, без сомнения, ты храбрый человек, Азиру, раз смеешься над смертью. Я дарую тебе легкую смерть ради своего доброго имени.
Он велел своим телохранителям сопровождать Азиру и не позволять воинам закидывать его грязью. Головорезы Хоремхеба окружили его и ударяли древками копий каждого, кто наносил ему оскорбление, ибо они более не испытывали ненависти к Азиру за те великие страдания, которые он доставил им, но восхищались его храбростью. Они сопровождали также и царицу Кефтью, и двух сыновей Азиру к месту казни. Кефтью нарядилась, нарумянилась и набелилась, а мальчики шествовали к роковому месту царственной походкой, и старший вел за руку младшего.
Когда Азиру увидел их, силы ославили его, и он сказал:
— Кефтью, моя белая кобылица, моя любовь и зеница моего ока! Я поистине опечален тем, что ты должна следовать за мной даже в смерти, ибо жизнь все еще приносила бы тебе много радости.
Кефтью отвечала:
— Не печалься за меня, мой царь. Я следую за тобой по доброй воле. Ты мой муж, и силой своей ты подобен быку. И нет здесь мужчины, который смог бы удовлетворить меня после твоей смерти. За время нашей совместной жизни я всегда разлучала тебя с другими женщинами и привязывала тебя к себе. Я не позволю тебе одному отправиться в царство смерти, где все эти прекрасные женщины, что умерли раньше меня, без сомнения, ожидают тебя. Я последовала бы туда за тобой, даже если бы мне оставили жизнь. Я бы удавилась своими волосами, мой царь, ибо я была рабыней, а ты сделал меня царицей, и я родила тебе двоих сыновей.
Азиру возликовал от этих слов и обратился к своим сыновьям:
— Мои прекрасные мальчики! Вы пришли в этот мир царскими сыновьями. Так умрите, как подобает принцам, дабы мне не пришлось краснеть за вас. Верьте мне: смерть причиняет не больше боли, чем выдернутый зуб. Будьте мужественны, мои дорогие мальчики!
С этими словами он опустился на колени перед палачом. Повернувшись к Кефтью, он сказал:
— Я устал лицезреть этих зловонных египтян и их окровавленные копья вокруг меня. Обнажи свою прекрасную грудь, Кефтью, дабы я мог видеть твою красоту перед уходом. Я умру таким же счастливым, каким был при жизни с тобой.
Кефтью обнажила свою пышную грудь, палач поднял огромный меч и одним ударом снес голову Азиру. Она упала к ногам Кефтью; кровь вырвалась мощной струей из огромного тела при последних ударах сердца и забрызгала мальчиков, так что они были поражены ужасом и младший содрогнулся. Но Кефтью подняла голову Азиру с земли, поцеловала ее в опухшие губы и погладила разорванные щеки. Прижав его лицо к своей груди, она сказала, обращаясь к сыновьям:
