Богатые судовладельцы удивились, увидев меня. У них даже вытянулись носы, и они задумчиво поглаживали свои бороды, ибо мое длительное отсутствие позволило им думать, что мое богатство принадлежит теперь им. Однако они дали мне полный отчет, и хотя некоторые корабли погибли и я потерял из-за этого свою долю, все же другие сделки оказались чрезвычайно выгодными. Когда были уплачены все подати, оказалось, что теперь я стал богаче, чем до отъезда, и мне не приходилось заботиться о средствах к существованию в Смирне.

Тем не менее судовладельцы приглашали меня к себе, угощали вином и медовыми пряниками и с грустным видом говорили:

— Синухе, доктор! Ты наш друг, но хотя мы рады торговать с Египтом, нам неприятно видеть, как египтяне проникают к нам. Народ ропщет и сильно недоволен данью, которую должен платить фараону. Недавно египтян закидывали камнями на улицах, дохлых свиней подкладывали в их храмы, и наши люди не хотят показываться в их обществе. Ты, Синухе, наш друг, и мы очень уважаем тебя за твое искусство исцелять, которое мы еще помним. Поэтому мы хотели бы все разъяснить тебе, чтобы ты, таким образом, мог действовать с осторожностью.

Их слова ошеломили меня, поскольку до моего отъезда люди соперничали между собой, стараясь снискать благосклонность египтян, и приглашали их в свои дома. Как сирийские обычаи были приняты в Фивах, так же и здесь, в Смирне, люди следовали египетской моде. Все же Капта подтвердил их слова, когда в величайшем негодовании пришел ко мне в гостиницу:

— Злой дух, несомненно, вселился в этих людей, ибо они ведут себя, как бешеные собаки, притворяясь, что не знают египетского языка. Увидев, что я египтянин, они выбросили меня из таверны, куда я зашел промочить пересохшую глотку. Они кричали мне вслед ругательства, и дети закидали меня дерьмом. Тогда я пошел в другую таверну, ибо моя глотка пересохла, как солома, и я жаждал крепкого сирийского пива. Но здесь я не проронил ни звука, что мне очень трудно, как тебе известно. Однако я был осторожен и вместе с другими погрузил в пиво свой тростник в молчании и слушал, о чем они говорили. Они говорили, что Смирна была единственным свободным городом, никому не платящим дани, и что они не желают больше, чтобы их дети рождались рабами фараона. Другие сирийские города тоже когда-то были свободными, и поэтому всех египтян нужно избить и прогнать прочь — это долг каждого, кто любит свободу и кому надоело быть рабом фараона. Таков был этот вздор, хотя хорошо известно, что покровительство Египта более выгодно для Сирии, чем для него самого. Если предоставить их самим себе, то города Сирии будут походить на диких кошек в мешке, которые рвут и царапают друг друга, к большому ущербу для земледелия и торговли. Эти люди хвалились своим могуществом и говорили о каком-то союзе между их городами. Так как я египтянин, их разговоры вызвали у меня отвращение, и, как только хозяин отвернулся, я вышел, не заплатив, и сломал тростинку для питья.

Мне не пришлось много ходить по городу, чтобы проверить правдивость слов Капта. Никто не досаждал мне, ибо я научился носить сирийские одежды, но те, кто знал меня прежде, отворачивались при встрече, а прочие египтяне ходили по городу под охраной. Даже несмотря на это, люди насмехались над ними и бросали в них гнилые фрукты и рыбу. Однако я не испытывал никакого беспокойства. Несомненно, жители Смирны были раздражены новыми налогами, и подобные беспорядки должны были скоро прекратиться, поскольку Сирии было столько же пользы от Египта, как и Египту от Сирии. Я не думал, что приморские города могли долго продержаться без египетского зерна.

В моем доме установился порядок, и я принимал пациентов и лечил их, как прежде. И, как прежде, они приходили ко мне, ибо больному и страдающему безразлична национальность врача, а важно лишь его искусство.

Однако они спорили со мной, говоря:

— Скажи нам, египтянин, справедливо ли, что Египет вымогает у нас дань, использует нас и жиреет на нашей нищете, как пиявка, высасывающая кровь? Справедливо ли, что мы не можем восстановить наши стены и башни, раз мы этого делаем и охотно берем на себя эти расходы? Наши собственные советники достаточно сведущи, чтобы править нами хорошо и справедливо, и Египту незачем вмешиваться в коронование наших правителей или в наше судопроизводство. Клянемся Ваалом, если бы не египтяне, мы бы процветали и преуспевали. Они для нас, как саранча, и ваш фараон навязывает нам теперь нового бога, чтобы мы лишились благосклонности нашего собственного.

Не желая перебраниваться с ними, я говорил:

— Против кого хотите вы воздвигать свои стены и башни, если не против Египта? Ведь несомненная истина, что ваш город был свободен без своих стен в пору ваших великих прадедов, но вы проливали кровь и довели себя до обнищания своими бесчисленными войнами с соседями, которых вы все еще ненавидите, тогда как ваши цари были известными деспотами и при них не были в безопасности ни богатые, ни бедные. Теперь вас защищают от врагов мечи и копья Египта, а египетские законы охраняют права как богатых, так и бедных.

Но это приводило их в ярость, их глаза краснели и ноздри трепетали, когда они возражали:

— Египетские законы гнусны нам, а их боги внушают нам отвращение. Что из того, что наши правители были деспотичны и несправедливы, чему мы не верим! Они были нашими собственными правителями, и наши сердца подсказывают нам, что несправедливость в свободной стране лучше, чем справедливость в стране порабощенной.

Я сказал:

— Я не вижу у вас никаких признаков рабства; скорее вы толстеете и хвалитесь богатством, нажитым благодаря египетской глупости. Будь вы свободны, вы грабили бы корабли друг друга и рубили бы друг у друга фруктовые деревья. При поездках в глубь страны ваша жизнь была бы в большей опасности.

Но они не желали слушать. Они бросали свои подарки и уходили, говоря:

— В душе ты египтянин, хотя и носишь сирийские одежды. Каждый египтянин — угнетатель и злодей, и хорош только мертвый египтянин.

Поэтому мне было теперь не по себе в Смирне. Я начал собирать все принадлежавшее мне, чтобы приготовиться к отъезду. Я должен был отправиться в Египет, согласно моему обещанию встретиться с Хоремхебом и рассказать ему обо всем, что видел. Но я не очень спешил, ибо душа моя замирала при мысли о том, что я вновь напьюсь воды из Нила, а время так и бежало.

Однажды вечером я возвращался в темноте из храма Иштар, который я иногда посещал, как страждущий от жажды человек напьется из любого источника, чтобы подкрепить свои силы. Вдоль стены навстречу мне шли какие-то люди, переговариваясь между собой:

— Да ведь это египтянин! Позволим ли мы обрезанному спать с нашими девушками и осквернять наш храм?

Я сказал:

— Ваших девушек, которых я бы назвал более подходящим именем, не интересует ни раса, ни человек. Они оценивают свои услуги на вес золота, которое водится в кошельке у мужчины. Я не ссорился с ними из-за этого, поскольку таков мой обычай наслаждаться с ними, и я намерен так поступать и впредь, когда мне захочется.

Тогда они закрыли лица плащами и бросились на меня, повалили меня на землю, били меня головой об стену, пока я не решил, что мне пришло время умереть. Но, когда они стали грабить меня и срывать с меня одежду, чтобы затем бросить меня в порт, один из них взглянул на мое лицо и сказал:

— Не Синухе ли это, египетский доктор и друг царя Азиру?

Я подтвердил это и поклялся, что убью их и кину их трупы собакам. У меня очень болела голова, и от злости я даже не испугался. Они освободили меня, отдали мою одежду и убежали, закрывая лица плащами. Я не мог понять, почему они так поступили, ибо при их силе они могли не обращать внимания на мои угрозы.

Спустя несколько дней к моей двери подъехал на коне гонец необычного вида, ибо египтянин никогда не путешествует верхом, а сириец — очень редко. Главным образом на лошадях ездят разбойники, совершающие набеги в пустыне; их кони — рослые непокорные создания, которые лягаются и кусаются, когда на них садятся, сбрасывают наездника и ведут себя совершенно по-другому, чем ослы, с которыми легко справиться. Этот человек подъехал верхом к моей двери на взмыленном, тяжело дышавшем животном, изо рта которого струилась кровь. Судя по одежде, он приехал с холмов, из страны овечьих пастбищ, и по лицу его было видно, что он очень возбужден.