Подошедший Капта вытащил меня за руки, громко понося за пьянство; он выразил готовность занять мое место, чтобы доставить им удовольствие. Они хихикали, глядя на него, и юноши насмехались над ним, показывая пальцами на его большое брюхо и лысину. Но он был чужеземцем, а женщин всегда привлекает все чужеземное. Вдоволь насмеявшись, они позволили ему присоединиться к их обществу, дали ему вина и набили ему рот фруктами и прислонялись к нему, называя его своим козлом, но их оскорблял исходящий от него запах, однако потом и этот запах стал казаться им соблазнительным.

Так проходил этот день, и я был пресыщен весельем и развратом и не мог представить себе более утомительной жизни, чем их жизнь, ибо безудержное распутство в конце концов более изнурительно, чем упорядоченная жизнь. Они проводили эту ночь также, как и предыдущую, и мои мучительные сны были прерваны криками женщин, притворявшихся, что они ускользают от преследующих их юношей, которые старались сорвать с них одежду. Но к утру они устали, пресытились и жаждали вымыться, и большая часть их вернулась в этот день в город. Только самые молодые и неутомимые остались у медных ворот.

На третий день ушли и эти, и я позволил им взять мои носилки, которые ожидали меня. Те, кто пришел пешком, не могли идти и шатались на ходу от неумеренного распутства и недосыпания; помимо всего, мне было нужно, чтобы никто меня не ждал. Каждый день я угощал стражников вином, и, когда я принес им в сумерках кувшин, они не удивились, а с радостью приняли его. Мало удовольствия было в их одиночестве, длившемся целый месяц, пока на смену одному посвященному приходил следующий. Если их что и удивляло, то лишь то, что я остался ждать Минею, но поскольку я был чужеземцем, они считали меня простаком и пили мое вино.

Увидев, что местный жрец придерживается такого же мнения, я сказал Капта:

— Боги определили ныне, что мы должны расстаться. Минея не вернулась, и не думаю, что она вернется, если я не приведу ее. Но никто из тех, кто вступает в эту обитель мрака, никогда не выходит оттуда, и нельзя надеяться, что я вернусь. Поэтому я написал для тебя глиняную табличку и удостоверил моей сирийской печатью, что ты можешь вернуться в Сирию и забрать мои деньги из торговых домов. Если хочешь, можешь продать мой дом. Сделав это, ты волен идти, куда захочешь. Если ты боишься, что в Египте тебя могут схватить как беглого раба, то оставайся в Смирне и живи в моем доме на мои деньги. Судя по тому, как обстоят дела, тебе не придется даже позаботиться о бальзамировании моего тела. Если я не найду Минею, мне все равно, сохранится мое тело или нет. Поэтому иди, и да хранит тебя скарабей; можешь оставить его себе, поскольку ты больше веришь в него, чем я. Не думаю, что он понадобится мне в путешествии, в которое я теперь отправляюсь.

Капта долго молчал и не смотрел на меня. Наконец он сказал:

— Господин, я не обижаюсь, что ты иногда поколачивая меня с излишней суровостью, ибо ты делал это с добрыми намерениями. Но еще чаще ты прислушивался к моим советам и говорил со мной скорее как с другом, нежели со слугой, так что иногда я даже беспокоился за твое достоинство, пока твоя палка не устанавливала вновь между нами предписанную богом границу. Теперешнее положение отличается тем, что я поставил себе на голову ножку Минеи и, таким образом, отвечаю за нее как ее слуга. И не могу допустить, чтобы ты вошел в обитель мрака один, так что если даже я не могу сопровождать тебя как твой слуга, — ведь ты приказал мне покинуть тебя, а я должен подчиняться твоим приказаниям, даже если они глупы, — все же как друг я пойду с тобой. Ибо я не могу оставить тебя одного и тем более без скарабея, хотя, как и ты, думаю, что даже скарабей вряд ли поможет нам в этом деле.

Он говорил так важно и глубокомысленно, что я с трудом узнавая его, он даже не хныкая, как обычно. Но, по-моему, было безумием рисковать жизнью двоих там, где и одного было достаточно. Я сказал ему это и снова приказал оставить меня.

Но он настаивал:

— Если ты не позволишь мне идти с тобой, я пойду за тобой. Но мне бы хотелось пойти вместе, ибо я так боюсь этой обители мрака, что обмираю при одной мысли об этом. Поэтому надеюсь, ты позволишь мне принести кувшин вина, чтобы я мог для храбрости время от времени делать глоток по дороге, а то я буду кричать от страха и беспокоить тебя.

Я прекратил спор, сказав:

— Перестань болтать и, если хочешь, принеси вина, но давай отправимся сейчас же, ибо я думаю, что стража спит, пьяная от зелья, которое я подмешал в вино.

Стражники крепко спали и жрец тоже, так что я мог без труда унести ключ из дома жреца, где я его заметил. Мы также взяли с собой блюдо с тлеющими угольками и несколько факелов, хотя и не зажгли их тогда, ибо луна ярко светила и маленькую дверь легко было отомкнуть. Мы вступили в обитель бога и закрыли за собой дверь. В темноте я слышал, как стучали зубы Капта о край кувшина с вином.

Подкрепившись для храбрости вином, Капта робко сказал:

— Господин, давай зажжем факел. Его свет не будет виден снаружи, а эта тьма хуже мрака смерти: тот мрак неизбежен, а сюда мы вошли по доброй воле.

Я раздул уголья и зажег факел, поняв, что мы находимся в большом склепе, вход в который закрыт медными воротами. Из этого склепа выходило десять проходов, ведущих в разных направлениях и отделенных друг от друга массивными кирпичными стенами. Я был готов к этому, так как слышал, что критский бог обитает в лабиринте, а жрецы Вавилона учили меня, что лабиринты сооружены по тому же плану, что и внутренности жертвенных животных. Поэтому я считал, что смогу найти дорогу, так как часто видел внутренности быков при жертвоприношениях и предполагал, что критский лабиринт построен так же.

Поэтому я указал на самый отдаленный проход с одной стороны и сказал:

— Мы пойдем туда.

Но Капта возразил:

— Нам нечего особенно спешить, и осторожность никогда не повредит. Давай постараемся не заблудиться и, главное, давай обеспечим себе путь назад, если мы когда-нибудь вернемся сюда, в чем я очень сомневаюсь.

Сказав это, он вынул из сумки клубок ниток и привязал его конец к костяной булавке, которую воткнул между кирпичами. Это была такая хитроумная выдумка при всей ее простоте, что я никогда не додумался бы до этого сам, хотя я и не сказал этого, чтобы не уронить себя в его глазах, а только резко велел ему поторапливаться. Так я вошел в лабиринты обители мрака с запечатлевшейся в моей памяти картиной бычьих внутренностей, а Капта следовал за мной, разматывая свой клубок.

Мы бесконечно блуждали в темноте, поскольку новые проходы то и дело открывались перед нами. Временами мы натыкались на стены и должны были поворачивать и идти другим путем. Наконец Капта остановился и понюхал воздух. При этом у него застучали зубы, факел задрожал в его руке, и он сказал:

— Хозяин, ты чувствуешь запах быков?

К этому моменту до меня тоже дошло омерзительное зловоние, похожее на запах быков, хотя еще более отвратительное, и казалось, что его источали сами стены, как будто весь лабиринт был гигантским стойлом для скота. Я приказал Каша идти, не принюхиваясь, и, после того как он сделал большой глоток из кувшина с вином, мы поспешили вперед, пока моя нога не поскользнулась о какой-то липкий предмет. Наклонившись, я обнаружил, что это гниющий череп женщины с прилипшими к нему волосами. Теперь я знал, что не увижу вновь Минею, но безумный порыв толкнул меня вперед. Я ударил Капта и запретил ему хныкать, и мы пошли, разматывая клубок по мере того, как продвигались вперед. Но вскоре мы наткнулись на другую стену, и нам пришлось обойти ее.

Внезапно Капта резко остановился, указывая на землю; его редкие, волосы встали дыбом, а лицо исказилось и побледнело. Я проследил за его взглядом и обнаружил на земле высохшую кучу навоза, но куча эта была высотой с человека, так что если ее оставил бык, то это животное должно было быть неимоверной величины.