Роджу Бычья Шея примирился с Капта, который рассеял его заблуждения, объяснив, что воины, занимавшиеся грабежами во время осады, украли четыре сотни подхвостников со склада конской сбруи и съели их, потому что они были изготовлены из мягкой кожи и их можно было жевать, заглушая муки голода. Когда Роджу услышал это, припадок его бешенства утих настолько, что его уже можно было развязать, и он простил своим товарищам воровство за их великую доблесть.
Когда Хоремхеб отбыл со своими воинами, Роджу запер ворота Газы, торжественно поклявшись, что никогда более не впустит никакие войска в город. Он пил вино и наблюдал за игрой Капта со стражником. К моменту отъезда Хоремхеба Капта отыграл у старика только полтора миллиона дебенов золота. Они пили и бросали кости с утра до ночи, ссорились и швыряли кости в лицо друг другу, хлопали в ладоши и высыпали кости из чашки так, что те катились по полу. Жадный старик делал только маленькие ставки, он горевал и оплакивал каждую свою потерю. Едва Хоремхеб осадил Иоппию, Капта заставил старика поднять ставки; когда же гонец принес весть, что Хоремхеб прорвался в город, Капта, бросив кости несколько раз, обобрал своего противника так, что тот оказался должен ему несколько сотен тысяч дебенов золота. Капта, однако, был великодушен и простил долг. Он пожаловал старику новые одежды и пригоршню или около того серебра, так что тот плакал от радости и благословлял Капта как своего благодетеля.
Не знаю, жульничал ли Капта и не играл ли он костями, налитыми свинцом. Знаю только, что играл он с огромным мастерством и невероятной удачливостью. Россказни об этой азартной игре на миллионы — игре, которая продолжалась много недель подряд, — распространились по всей Сирии, а старик, вскоре снова ослепший, доживал остаток своих дней в маленькой хижине у стен Газы. Путешественники приезжали к нему даже из других городов, и он рассказывал об этой игре. Годы спустя он мог повторить счет каждого кона, ибо у слепых хорошая память. Но более всего он гордился, рассказывая о последнем коне, во время которого проиграл сто пятьдесят тысяч дебенов золота, ибо никогда ранее при игре в кости не разыгрывались такие высокие ставки. Люди приносили ему подарки, уговаривая его повторить эту историю, так что он не испытывал нужды, а жил в еще большем достатке, чем если бы Капта содержал его.
Когда пала Иоппия, Капта поспешил туда, и я вместе с ним. Мы в первый раз увидели этот цветущий город в руках завоевателей. Хотя самые смелые из его жителей подняли восстание против Азиру и хеттов, когда Хоремхеб ворвался в город, он все же не пощадил его. В течение двух недель он позволял своим людям грабить и разорять его. Капта нажил огромное состояние в этом городе, ибо воины обменивали бесценные ковры, мебель, статуи и другие вещи, которые не могли унести с собой, на серебро и вино. Красивую стройную сирийскую женщину можно было купить в Иоппии за пару медных колец.
Здесь я окончательно убедился в жестокости человека по отношению к ближнему. Среди пьянства, разбоя и поджогов совершались всевозможные мерзости. Воины поджигали дома ради забавы, так, чтобы ночью было видно, где грабить, где насиловать, и пытали купцов, принуждая их указывать тайники с сокровищами. Были и такие, что развлекались, стоя на углу улицы и забивая до смерти дубинками или копьями каждого сирийца, проходящего мимо, будь то мужчина или женщина, ребенок или старик. Вид этих беззаконий вызвал во мне ожесточение. Все, что творилось в Фивах во имя Атона, пустяки по сравнению с тем, что совершалось в Иоппии при Хоремхебе. Он дал полную волю солдатам, чтобы еще крепче привязать их к себе. Во избежание участи Иоппии многие города, расположенные вдоль побережья, сами изгнали хеттов.
Я не хочу более говорить о тех днях, ибо при воспоминании о них сердце каменеет у меня в груди и холодеют руки. Скажу только, что во время нападения Хоремхеба в городе, помимо отряда Азиру и воинов-хетгов, было около двадцати тысяч жителей. А после его ухода в живых осталось не более трех сотен.
Так Хоремхеб вел войну в Сирии, и я следовал за ним, перевязывая раненых и становясь свидетелем всего зла, которое одно человеческое существо может причинить другому. Война продолжалась три года, в течение которых Хоремхеб побеждал хеттов и воинов Азиру во многих битвах. Дважды его отряды были застигнуты врасплох летучими отрядами хеттских колесниц, что нанесло ему огромный урон и вынудило отступить за стеньг захваченных городов. Он ухитрился поддерживать связь с Египтом морским путем, а сирийский флот уже не смог достичь превосходства над его флотом, закалившимся в боях. Потерпев поражение, он всегда мог вызвать подкрепление из Египта и собрать силы для новых сражений. Города Сирии лежали в развалинах, и люди прятались, как дикие звери, в укромных местах у холмов. Вся страна была разорена, одичавшие полчища вытаптывали хлеб на корню и ломали фруктовые деревья, чтобы враг не мог выжить в собственной стране. Так иссякло богатство Египта и убыл цвет нации, что Египет уподобился матери, раздирающей одежды и посыпающей голову пеплом при виде гибели своих детей. На всем протяжении реки, от Нижнего Царства до Верхнего, не было города, селения или лачуги, где бы не потеряли мужей и сыновей, павших в Сирии во имя величия Египта.
За эти три года я состарился быстрее, чем за всю мою жизнь. Волосы мои выпали, спина согнулась, а лицо покрылось морщинами, как высушенный плод. Я огрызался на больных и резко говорил с ними, как это бывает со многими врачами в старости, несмотря на их благие намерения. В этом я нисколько не отличался от других врачей, хотя и повидал больше, чем они.
На третий год в Сирию пришел мор, ибо он всегда идет по стопам войны, зарождаясь везде, где скапливается несметное множество разлагающихся трупов. Вся Сирия была как одна огромная разверстая могила. Вымирали целые народы, а вместе с ними забывались их наречия и обычаи. Мор добивал тех, кого пощадила война. У обеих армий, и у Хоремхеба, и у хеттов, он вызвал столько жертв, что военные действия прекратились и войска бежали в горы или в пустыню, подальше от повальной заразы. Мор не разбирал ни чинов, ни званий: благородные и простолюдины, богатые и бедные были его жертвами, и не было от него спасения. Те, кто заболевал, ложились, укрывались с головой и чаще всего умирали за три дня. У тех, кто выжил, оставались ужасные рубцы под мышками и в паху; по мере выздоровления приходилось выдавливать накопившуюся там жидкость.
Эта болезнь и убивала, и щадила без разбора. Не всегда выживали самые сильные и здоровые, но часто в живых оставались слабые и истощенные, как будто болезнь понимала, что здесь ей нечем поживиться. Наконец я стал делать самые обильные кровопускания и запрещал есть на протяжении всей болезни. Многих я излечивал таким способом, но столько же умерло, и я не был уверен в правильности этого способа лечения. И все-таки я должен был что-то делать для них, чтобы они не утратили веру в мое искусство. Больные, которые теряют веру в выздоровление и в мастерство своего врача, умирают чаще тех, кто верит и в то, и в другое. Я лечил лучше, чем многие другие, ибо по крайней мере больным это обходилось дешевле.
Корабли завезли чуму в Египет. Но здесь умерло меньше народу. Чума потеряла свою силу, и выздоровевших было больше, чем умерших. Она ушла из страны в тот же год с началом половодья. Зимой она ушла и из Сирии, что дало возможность Хоремхебу снова собрать свои войска и продолжить войну. Следующей весной он перевалил через горы на равнину Мегиддо и победил хеттов в великой битве. Когда Бурнабуриаш Вавилонский увидел успехи Хоремхеба, он воспрял духом и вспомнил о союзе с Египтом. Он послал войска туда, где раньше была земля Митанни, и прогнал хеттов с их пастбищ в Нахарани. Когда хетты поняли, что разоренная Сирия теперь вне пределов досягаемости, они предложили мир, будучи мудрыми воителями и бережливыми людьми и не желая рисковать своими колесницами во имя пустой славы, тем более что колесницы были им нужны для усмирения Вавилона.
