Замечательная женщина раздобыла машину, которая должна была довезти нас, по крайней мере, до Кортины. Было раннее утро 24 апреля. Моросил дождь. Мы явились на виллу маркизы. В закрытом дворике ожидал приготовленный для нас транспорт — большой тяжелый грузовик. Нас угостили завтраком — великолепной яичницей с ветчиной и эрзац-кофе — и, выкурив по последней сигарете, мы прошли к грузовику. Задняя часть его кузова была доверху заставлена большими, фута по три длиной, ящиками, сбитыми вместе, а в передней стенке, за сиденьем водителя, имелась дыра, через которую мы забрались внутрь. После этого к ней тоже прибили ящик и все затянули брезентом. Потайное пространство было рассчитано на двоих, однако Делани, Чикконе, Джи-джи и я втиснулись туда со всем снаряжением.
Мы выехали вскоре после рассвета и, трясясь по дороге, принялись оценивать свои шансы избежать три грозившие нам опасности: 1) обыск грузовика, который могли устроить немцы, 2) выстрел из базуки, которым нас могли встретить устроившие засаду партизаны, и 3) очередь 20-миллиметровой пушки спикировавшего на нас американского штурмовика. К счастью, висел туман и шел мелкий дождь, поэтому авианалеты исключались.
На всех трех постах машину останавливали, и мы с замирающими сердцами слушали, как наш водитель объяснял, что его послали в Беллуно за месячной нормой сигарет для немецких дорожных рабочих, но там табака не оказалось, и он возвращается с пустыми ящиками. Если бы он сказал, что везет ящики с сигаретами, солдаты могли захотеть взять часть себе и обнаружили бы нас.
Миновав третий, как мы полагали последний, пост, мы стали дышать свободнее, как вдруг грузовик опять затормозил и остановился. Солдаты велели водителю снять брезент, чтобы они могли все осмотреть. Слушая, как скрипят развязываемые веревки и шуршит стаскиваемый брезент, мы лежали тихо и неподвижно, как мертвые. По ящикам застучали дождевые капли, и мы ясно услышали, как водителю сказали, что их нужно отодрать. Скрючившись между ящиками, мы даже не имели возможности отстреливаться и, имея с собой две радиостанции, не смогли бы выдать себя за невинных летчиков.
Один из немцев забрался в кузов и дернул за один из ящиков — тот, конечно, не сдвинулся с места. В этот момент порывисто задул ветер, хлынул проливной дождь, и другой солдат снизу нетерпеливо сказал:
— Да пусть едет. Пойдем, пока совсем не промокли.
Было слышно, как первый солдат спрыгнул и, хрустя гравием, вместе с тремя другими зашагал к стоявшему в нескольких ярдах от дороги дому.
Через полчаса мы уже сидели в кафе маленького итальянского селения Маресон в одной из альпийских долин вместе с Этторе за добрым обедом, который он для нас заказал.
Пока мы подкреплялись, Этторе рассказал, что контролирует со своими партизанами всю территорию от места, где мы находились, до Меццаканала, где стоял немецкий гарнизон в 700 солдат. Я решил произвести нападение на Меццаканал следующим утром.
Партизаны Этторе были хорошими парнями, и я заметил, что никто из них не занимался интригами, которые разъедали коммунистические бригады. Той ночью я отправил двадцать из них, вооруженных автоматическими винтовками, пулеметами, гранатами и базукой, на гору за Меццаканалом, чтобы они заняли господствующие над селением позиции. Утром, на рассвете, я поехал к Меццаканалу на школьном автобусе вместе с Чикконе, Этторе и двумя десятками других партизан. Согласно моему плану, засевшие за селением бойцы должны были неожиданно открыть огонь по немцам после того, как они, выйдя из укрытия, двинутся вдоль дороги на нас.
Жители Маресона не любили немцев, которые в тяжелое военное время сидели у них на шее, квартируя в их домах, кормясь у них и забирая самых здоровых людей в трудовые лагеря. Поэтому, когда они увидели своих партизан собранными, хорошо вооруженными и под командой американцев, более ста стариков и подростков, вооружившись косами, дубинами, ножами для разделки туш, старинными ружьями, кузнечными молотами и тому подобным, двинулись следом за нашим автобусом. Я велел Этторе держать эту компанию позади на безопасном для них расстоянии. Когда до Меццаканала осталось около пятисот ярдов, мы высадились и начали стрельбу. Немцы попытались выбраться из селения с другой стороны, и тогда сидевшие на утесе партизаны открыли по ним огонь. Гарнизон сдался. Захваченное оружие мы распределили среди партизан.
После этого у меня появилась идея. Русские уже были в Вене, а генерал Паттон подошел с северо-запада к австрийской границе, так что проходящая через перевал Бреннер дорога контролировалась нами. Поэтому я решил выдать этим немцам пропуска с разрешением вернуться домой, в Германию, подписанные мной, капитаном американской армии, и командиром Валь-Кардевольской бригады, и отпустить их. После этого все произошло так, как я и ожидал: эти солдаты стали показывать пропуска другим немцам, которые еще были готовы сражаться, и многие из них бросали оружие и тоже отправлялись домой.
В результате проведенной нами очистки района путь с юга к перевалу Бреннер оказался перекрытым. 28 апреля мы узнали, что к перевалу движутся отступающие немецкие части, которые уже находятся в Фельтре. Этторе взорвал мост к северу от города и организовал рабочую группу, которая нарубила деревья и сложила бревна поблизости, чтобы американцы, когда подойдут, могли быстро его восстановить.
Мы расположили отряженных для засады партизан вдоль дороги, а Этторе с десятью бойцами засел у моста. Когда подошедшие немцы начали его восстанавливать, люди Этторе открыли огонь, и они были вынуждены вернуться в Каприле, унося с собой 120 убитых. От одного из раненых я узнал, что мы устроили ловушку для 3000 пехотинцев, 600 солдат 504-го танкового батальона и 300 эсэсовцев под командой штурмбаннфюрера Шредера.
Глядя на Каприле с окрестных скал, поднимающихся на шестьсот ярдов, я увидел, что эсэсовцы выводят из домов жителей и загоняют их в церковь. Спустившись вниз, мы вместе с Этторе отправились в стоявшую в долине маленькую деревушку, и довольно скоро на дороге появилась немецкая машина под белым флагом. В машине сидел священник из Каприле и немецкий фельдфебель, который сообщил нам категоричный ультиматум штурмбаннфюрера Шредера: если мы не позволим пройти всем немецким солдатам, все гражданские в Каприле будут казнены. На это Этторе ответил, что если кто-то из гражданских пострадает, у немцев не останется никаких шансов сдаться в плен. Тут священник разрыдался и начал умолять его пожалеть невинных жителей, но Этторе остался непоколебимым, что потребовало изрядной воли. Я поддержал его, после чего делегация уехала
Вскоре после этого Шредер прислал предложение о встрече, и стало ясно, что он понял, что находится в западне, из которой не может ни пробиться вперед, ни отступить назад.
Штурмбаннфюрер прибыл вместе с капитаном Хаймом, приятной наружности офицером, который командовал танковым батальоном. Я предложил Шредеру высказаться, и он повторил свою угрозу относительно того, что собирался сделать с гражданскими. Я ответил, что в этом случае сделаю с немцами то же самце.
После этого заговорил Хайм. Не проявляя никаких намерений убивать жителей, он прямо сказал, что ему больше всего хотелось бы дать нам добрый бой, но у него почти не осталось ни танков, ни боеприпасов, и он не сможет смотреть, как его люди начнут погибать, будучи не в состоянии отстреливаться. «Что касается моего подразделения,— заключил он,— то мы сдаемся».
Шредер заявил, что прежде, чем принять решение о капитуляции, он должен знать, кому он сдается.
— Капитан Хауард Чаппелл из Управления стратегических служб,— представился я.
После этого штурмбаннфюрер сказал, что не может не заметить, что я выгляжу как настоящий пруссак: высокий, голубоглазый и светловолосый. Он также, признался, что неоднократно слышал о моей храбрости и почти рад сдаться лично мне, так как я офицер, похож на пруссака и, следовательно, человек чести и буду обходиться с ним и с его семью офицерами-эсэ-совцами так же, как он обходился бы со'мной, попади я к нему в плен.