Зонтик от солнца под куполом неба весенние тучки раскрыли,

На изумрудной подстилке тюльпаны-рубины шатры воздрузили.

Что о тюльпане сказать? Он блестящий красавец в багряной рубахе,

Свежею кровью убитых влюбленных смочивший подол в изобилье.

Нет, я не то говорю. Он красавец, взметнувший над травами пламя

Огненных ран умерщвленных сердец, чья нетленна любовь и в могиле.

Донышко чаши его золотое обильно присыпало чернью,

Точно Заххак забросал Фаридуна сокровища черною пылью.

Диву даюсь, наблюдая, как ветер на воду наносит узоры,

Сотни рисунков — без чар колдовства, без малейших усилий.

В зеркале вод отражение трав с рамкой, тронутой патиной, схоже.

Зеркало плеса — сиянье сердец, тех, с которых печаль соскоблили.

Ночь лепестковой чадрою завесила сад, чтобы утром просохла,

После того как ее постирала в ущербного месяца мыле.

Падает в чашу тюльпана роса, и бессмертные строки о камне,

Брошенном в чашу Маджнуна Лайли, зазвучали воскресшею былью.

Слово твое, о Джами, на весах дружелюбия взвешено точно.

В слове завистников нет равновесия, гири поставить забыли.

Вставай, о кравчий! Выбелило небо сияньем ледяным восток,

И ночи ворон, белым став, как цапля, стремглав пустился наутек.

Камфарно-облачное небо сеет крупинки чистой камфары,

И скорлупу земли пушистым слоем покрыл камфарный порошок.

В лугах парчу зеленую свернула и разостлала холст зима,

Прикрыла горы белою чадрою, и каждый холм, и бугорок.

А тучи настежь двери распахнули хранилищ, полных серебра,

И сыплют щедро нищенским лачугам — бери, переступив порог!

И мнится — в небе трудится гранильщик, внизу же крошку хрусталя,

Летящую из-под его точила, несет поземкой ветерок.

Тетрадью в пятнах павших наземь листьев казался сад еще вчера.

Тетрадь бела. Открой глаза, увидишь в том преходящести урок.

Водой дождя и мыльной пеной снега так небо выстирало сад,

Что и наряд оставшихся в зеленом не белым просто стать не мог,

Снежинки с неба падают цветами, и коль спуститься в сад с огнем,

О, как слепит глаза то сине-белый, то ало-розовый цветок!

Джами, сегодня пей с утра такое, как пламя, красное вино,

Чтоб отраженьем в белых гранях кубка сверкал, мерцая, огонек!

О ты, чей сладок поцелуй и столь же сладок рот,

Твой сладок смех, а речь твоя намного слаще сот.

Сладкоречив и попугай, но сладостью речей

Со сладкоречием твоим в сравненье не идет.

Из сахарного тростника у портретиста кисть,

Но сладость лика твоего кто кистью превзойдет?

Тоскующему сердцу мед рисунок губ твоих,

Но слаще меда он для глаз того, кто слезы льет.

Хоть сладок сахарный тростник от головы до пят,

Твой слаще стан, о кипарис, о сахаристый плод!

И хоть моя любовь к тебе для неба сердца — соль,

Ты сладость жизни, больше — ты ее сладчайший взлет.

Не диво, что Джами поет хвалу твоим устам,

Ведь слово слаще, чем они, едва ли он найдет!

Обнажила осень виноградник. Гулчехра, покинь забвенье сна!

Помни, листья жизни опадают. Так налей, любимая, вина!

Золотом ковер зеленый заткан, а из тучки небо мастерит

Решето, чтоб сыпала печально серебро на золото она.

Сад лишился летнего убранства, сладкопевцев смолкли голоса,

Лишь в шуршащих осыпью аллеях песня бегства изредка слышна.

Мертвым сном в земле уснули травы, но во сне, конечно, ждут они

С нетерпеньем трубный глас, которым воскрешенье возвестит весна.

В цветнике, что розами услады опьяненным голову кружил,

Горестей и горечи шипами трезвая душа уязвлена.

Кипарисы миновали беды, что достались розовым кустам.

Где ж ты, ветер? О, повей! Да будет жизнь вельмож тобой унесена!

Розы смысла прорастут шипами для людей, чей дух остер, Джами,

Для людей, как ты, проникших в тайны. Не за далью эти времена.

Сердце, — о мудрая птица! — глупых друзей избегай,

Сети, расставленной адом, хищных зверей избегай!

Если не принято теми, кто прямодушен и чист,

Все же людей криводушных, низких людей избегай!

Сын, родовитостью деда, саном отца не кичись,

Азбучной точности «аза» мыслью своей избегай!

От добродетельных зависть пусть не уводит тебя.

Истинно чтя добродетель, зависти к ней избегай!

Бренным земным наслажденьям вечную жизнь предпочти.

Помни о том и соблазна нескольких дней избегай!

Не отделяйся отказом: пьющие гущу равны.

Но и снискать одобренье — быть всех пьяней избегай!

Ты по призванию — дрожжи зла и добра, о Джами!

Чтобы раскованно мыслить, сути твоей избегай!

Бесхвостые ослы глупей ослов стократ!

То шейхов предают, то их они творят.

К другому через день в приверженцы идут,

Хоть этот новый шейх невежеству собрат.

В таком ни веры нет, ни пламени любви,

И дара наставлять не излучает взгляд.

Когда заговорит, такую чушь несет,

Что, если бы умолк, и олух был бы рад.

Когда же он молчит, то паству так пасет,

Что у нее мозги и косточки болят.

Из кабака его всего лишь рев пьянчуг

Летит к ушам ума сквозь алкогольный смрад.

Избавь Джами, аллах, от мерзости ханжей,

Что носят голубой кощунственный наряд!

Лицо от горя пожелтело. Что делать мне?

Тоска в меня вонзает стрелы. Что делать мне?

Вздыхая, улетаю в небо, сгораю в нем

Звездой, что искрой пролетела. Что делать мне?

Томимый мукою разлуки, я прахом стал,

И наземь пыль его осела. Что делать мне?

Любовь пьянит меня, но сердце вот-вот замрет.

Лишь кубком оживляю тело. Что делать мне?

В ночи на ложе сна стенаю, душа болит,

И слезы лью осиротело. Что делать мне?

А рок — на страже и, ликуя, все зло свое

Обрушил на меня всецело. Что делать мне?

О, горе, горе! Друг единый есть у Джами.

Расстаться небо повелело. Что делать мне?