Свет твоей красоты озарил весь сад,

Завели соловьи томных песен лад.

Сердце хмелем полно от любви к тебе,

И не лад в нем теперь, а хмельной разлад.

Ты спроси ведуна, как спастись от мук, —

Он сказал: «Зелья нет от твоих утрат!»

Кто, подобно тебе, всей душой влюблен,

Тот спалится дотла с головы до пят.

Ты огнем красоты опален, Юнус, —

Гибнут все мотыльки, что к огню летят.

Себя на стенанья и муки обрек я,

И жаром любви свое сердце зажег я.

Горю, и сгораю, и пеплом я стану, —

Увы, умираю от мук и тревог я.

Несчастным Меджнуном уйду я скитаться, —

О, если б увидеть Лейлу мою смог я!

Поверьте, друзья, что не смерти боюсь я, —

Страшусь, что от милого Друга далек я.

О, если б Лейлу ты послал мне в награду, —

Меджнуном брожу среди гор, одинок, я.

О, если наставник мой был бы со мною!

Постиг бы его милосердья урок я.

Любовь к тебе мучит и губит Юнуса, —

Пришел, как Мансур, на свой смертный порог.

Мои сердце и очи любовью полны, —

Пред тобою, творец, мои очи влажны.

Как иудино дерево, сердце горит, —

Чадный стон мой небесный достиг вышины.

В море страсти к тебе я, как рыба, плыву,

А на суше мгновенья ее сочтены.

Что все латы мои пред любовью к тебе!

Твои стрелы не в душу ль мою вонзены?

Ты Тапдыку мольбы вознеси, о Юнус, —

Долг ашыков превыше предвечной страны.

Здравствуй, пери моя! Ты здорова ли, весела ли?

Дай, взгляну на тебя, ты здорова ли, весела ли?

Луноликая, сладкоустая, ах жасминовая,

Расскажи, не тая, ты здорова ли, весела ли?

Ты, краса весны, роза вешняя, горе сладостное,

Ах, печаль соловья, ты здорова ли, весела ли?

Поцелуй меня — дай пригубить мне губы сахарные,

Дай взглянуть на тебя, ты здорова ли, весела ли?

Вышел в город Ахмед, всех красавиц расспрашивает:

Как ты, пери моя, ты здорова ли, весела ли?

Ты — коварство, ты, милая, — ложь, ты сжигаешь меня.

Взглянешь — тысячу раз обожжешь, ты сжигаешь меня.

Ты — свеча на пиру; я кровавые слезы лью;

Ты с другими смеешься и пьешь, ты сжигаешь меня.

Я рыдаю — пою; моя печень — свирель, в ней лады

Прорезает страдания нож, — ты сжигаешь меня.

Госпожа мироздания, в пламени вздохов моих

Оба мира сгорают, — и все ж ты сжигаешь меня.

Все другие — шипы, ты с шипами беседу ведешь,

Мне же только печаль отдаешь, — ты сжигаешь меня.

Виночерпий! Зачем ты мне чашу наполнил вином? —

Пламя жидкое в горло мне льешь, — ты сжигаешь меня.

Так страдает Ахмед оттого, что другим ты поешь,

Мне же только насмешливо лжешь, — ты сжигаешь меня.

Твой локон с мускусом я сравнивал напрасно, — я не знал,

Что лик твой мускуса черней! Теперь мне ясно, — я не знал!

И сам я черным прахом был, но ты в меня вдохнула жизнь!

О, как опасна красота и как всевластна, я не знал.

С тех пор, как твой влюбленный взор моей душе послал привет,

Я пил твое вино, — иных, влюбленный страстно, я не знал.

Но если цель твоей души из праха создавать любовь,

Зачем тебе лежать в пыли, страдать всечасно, я не знал.

И если свечи на пиру горят и плачут обо мне,

Зачем, когда сгораю я, ты безучастна, я не знал.

Бежал я, страждущий Ахмед, бежал от гнева глаз твоих,

Бежал к тебе. Иных путей искал напрасно, — я не знал.

И опять моя душа возле милой вьется,

Будто сердце мое рядом с ее сердцем бьется.

Сердце — роза, лик — бутон, стройный стан — чинара;

Кипарис тюльпаноликий, как тюльпан смеется.

Мускус утренней росы, освежив чинару,

С кипарисового стана ароматом льется.

Голубок моей души воспарил к чинаре

И в когтях огромной птицы, беззащитный, бьется.

В сердце сохраняй, Ахмед, эту тайну сердца, —

Только разве тайна сердца тайной остается?

Кровью глаз пишу письмо, — о свидании молю,

Ливни слез прольет перо в каждую строку мою.

Я пишу, но сух мой слог — пусть пустыню слов моих

Орошает слез поток, — я пишу и слезы лью.

Раз в году свершают хадж — в Мекку ходят раз в году,

Так и я лишь раз в году у твоих дверей стою.

Сам себе твердил не раз, но к советам разум глух:

Радость нам дается раз, — дважды не бывать в раю.

Кровью изошел Ахмед, кровью изошло перо:

Оба ранены тобой, — нас двоих спаси, молю.