Слезы льются по равнинам щек,

Словно не глаза — речной исток,

Ключ подземный, осененный пальмой,

Руслом прорезающий песок.

Лейла, Лейла! Где она сегодня?

Ну какой в мечтах бесплодных прок?

По земле безжизненной скитаюсь,

По пескам кочую без дорог.

Мой верблюд, мой спутник неизменный,

Жилист, крутогорб и быстроног.

Как джейран, пасущийся под древом,

Волен мой верблюд и одинок.

Он подобен горестной газели,

У которой сгинул сосунок,

Мчится вдаль, тропы не разбирая,

Так бежит, что не увидишь ног.

Не одну пустынную долину

Я с тревогой в сердце пересек!

Орошал их ливень плодоносный,

Заливал узорчатый поток.

В поводу веду я кобылицу,

Ветер бы догнать ее не мог,

С нею не сравнится даже ворон,

Чей полет стремительный высок,

Ворон, что несет в железном клюве

Для птенца голодного кусок.

И Калиба степи, и Хасбы долины и кручи

Дождем окропили нежданно пришедшие тучи.

Тех туч караван проплывал над землею Унейзы,

Повис над горами, спустился к низине белесой;

И тучка одна, что от грома и молний устала,

Отстала от всех — и слезами на землю упала.

Ты перестал мечтать о Сельме: так далеко любовь твоя!

Не попытаешься, не хочешь и шагу сделать в те края.

О, сколько гор, долин, ущелий, песков бесплодных, злых людей

И караванных троп кремнистых теперь нас разделяют с ней.

Увидел я ее когда-то в краю Унейзы голубой,

Когда откочевать пришлось ей на пастбища земли другой.

Увидел я тугие косы, черней, чем ночь, вкруг головы.

И зубы белые — белее, чем млечный сок степной травы,

А губы улыбались мило улыбкой алых ягод мне,

И было это все как небыль или как поцелуй во сне.

О крепкокостная — к успеху неси, верблюдица, меня!

Седло мое, моя поклажа в огне, и сам я из огня!

Я, словно страус, караулю яйцо, прикрытое песком,

Всегда готовый на защиту бесстрашным кинуться броском.

Моя верблюдица, ты тоже, как страус, головой крутя,

Вдруг мчишь стремительней, чем ветер, спасая от врагов дитя.

Клянусь я жизнью, что Суад ушла, чтобы казниться мукой.

Она хотела испугать влюбленного в нее разлукой.

Увидев, услыхав Суад: «Явись еще!» — земля попросит.

Там, где ее шатер разбит, — земля обильней плодоносит.

Увидишь ты ее жилье — входи, проси приюта смело,

И вот уже в глазах ее слезинка ярко заблестела.

«Если б ты захотел, то забыл бы ее», — мне сказали.

«Ваша правда, но я не хочу, — я ответил в печали. —

Да и как мне хотеть, если сердце мучительно бьется,

А привязано к ней, как ведерко к веревке колодца,

И в груди моей страсть укрепилась так твердо и прочно,

Что не знаю, чья власть уничтожить ее правомочна.

О, зачем же на сердце мое ты обрушил упреки, —

Горе мне от упреков твоих, собеседник жестокий!»

Ты спросил: «Кто она? Иль живет она в крае безвестном?».

Я ответил: «Заря, чья обитель — на своде небесном».

Мне сказали: «Пойми, что влюбиться в зарю — безрассудно».

Я ответил: «Таков мой удел, оттого мне и трудно.

Так решила судьба, а судьбе ведь никто не прикажет:

Если с кем-нибудь свяжет она, то сама и развяжет».

Клянусь Аллахом, я настойчив, — ты мне сказать должна:

За что меня ты разлюбила и в чем моя вина?

Клянусь Аллахом, я не знаю, любовь к тебе храня, —

Как быть с тобою? Почему ты покинула меня?

Как быть? Порвать с тобой? Но лучше я умер бы давно!

Иль чашу горькую испить мне из рук твоих дано?

В безлюдной провести пустыне остаток жалких дней?

Всем о любви своей поведать или забыть о ней?

Что делать, Лейла, посоветуй: кричать иль ждать наград?

Но терпеливого бросают, болтливого — бранят.

Пусть будет здесь моя могила, твоя — в другом краю,

Но если после смерти вспомнит твоя душа — мою,

Желала б на моей могиле моя душа — сова

Услышать из далекой дали твоей совы слова,

И если б запретил я плакать моим глазам сейчас,

То все же слез поток кровавый струился бы из глаз.

Одичавший, позабытый, не скитаюсь по чужбине,

Но с возлюбленною Лейлой разлучился я отныне.

Ту любовь, что в сердце прячу, сразу выдаст вздох мой грустный

Иль слеза, с которой вряд ли знахарь справится искусный.

О мой дом, к тебе дорога мне, страдальцу, незнакома,

А ведь это грех ужасный — бегство из родного дома!

Мне запретны встречи с Лейлой, но, тревогою объятый,

К ней иду: следит за мною неусыпный соглядатай.

Мир шатру, в который больше не вступлю, — чужак, прохожий, —

Хоть нашел бы в том жилище ту, что мне всего дороже!