Я развернулась к нему лицом и опустилась на колени, на холодную каменную плиту террасы. Он поднял факел, осветил стену слева от меня, и я вскрикнула от изумления. Рядом со мной на стене оказалось раскрашенное резное изображение обнаженной девушки.
«Как она похожа на меня», – прошептала я. У девушки на рисунке была такая же фигура, как у меня, такие же светлые волосы, голубые глаза и белая кожа. Вот только на горле у нее был желтый ошейник. И тут я поняла, почему здание показалось мне таким знакомым. Оно в точности повторяло архитектуру того храма, который я видела в развалинах во время экскурсии. Теперь я стояла на коленях, в точности как девушка на рисунке.
«Как только я увидел тебя, – сказал он, – я тотчас послал сюда гонца и велел нанести этот рисунок».
«Значит, ты уже тогда решил сделать меня своей рабыней?»
«Конечно. – Он повесил факел на железный крюк, торчавший из стены. На полке справа от крюка стояла плоская шкатулка. – Ляг на правый бок и подставь мне левое бедро».
«Да, господин», – повиновалась я.
Он извлек из шкатулки небольшой изогнутый нож и крохотный кожаный кисет цилиндрической формы. Я стиснула зубы и не издала ни звука, пока он ножом вырезал на моем бедре причудливый узор. Затем он высыпал из кисета на ладонь оранжевый порошок и втер его в рану.
«Встань на колени, – велел он и достал из той же шкатулки расшитый бисером желтый ошейник в два дюйма шириной. – Скажи: я – рабыня. Я – твоя рабыня, господин».
«Я – рабыня, – повторила я. – Я – твоя рабыня, господин».
Он надел на меня ошейник и закрепил его на горле особым узлом. Я уже знала, что это – невольничий узел. Потом из шкатулки появилась желтая кожаная пластинка с маленькой дырочкой вверху. На пластинке виднелись какие-то письмена. Он продел в дырочку узкий конец ремешка, так, что пластинка оказалась у меня на горле.
«Я заклеймил тебя ножом. Оранжевую метку на твоем бедре будут узнавать в джунглях за сотни миль. Если ты по, глупости вознамеришься бежать, всякий, кто увидит клеймо, вернет тебя в город как беглую рабыню».
«Господин, – спросила я, – а у той девушки, на рисунке, тоже был такой знак на бедре?»
Я не могла этого знать, поскольку девушка была изображена правым боком.
«Да».
«Я не понимаю, господин…»
Вместо ответа он прикоснулся к моему ошейнику:
«Это тоже знак твоего рабства. Тебе запрещено снимать его».
«Да, господин».
«По этой пластине видно, – продолжал он, – кому ты принадлежишь. На ней написано, что ты – моя личная собственность».
«Да, господин. Но откуда тебе известно, что у девушки на том рисунке было клеймо на бедре?»
«Я сам нанес его».
«Но, господин…»
«Вспомни хорошенько тот рисунок. Конечно, время сильно разрушило его, но разве ты не узнала девушку?»
«Господин…» – Я совсем растерялась.
«Подумай как следует».
«Неужели это была я?!» – прошептала я в ужасе.
«А кто ее господин?» – уточнил он, стоя передо мной со скрещенными на груди руками.
«Ты», – выдохнула я, едва не лишившись чувств. Все поплыло у меня перед глазами.
«Джунгли, – продолжал он, – очень странное место. Даже мы, народ джунглей, не всегда понимаем их».
«Но ведь люди покинули город», – прошептала я.
«Может быть, и нет. Оглянись вокруг».
Я обернулась и увидела город с террасы храма.
«Тот же город!» – воскликнула я и задрожала от ужаса.
«Разве ты не чувствуешь, что твое место – здесь, у моих ног?»
«Да, господин», – прошептала я.
«Провалы во времени – интереснейшая вещь, – продолжал он, глядя на меня сверху вниз. – Разве мы не были здесь прежде? Разве ты не узнаешь меня, моя прекрасная рабыня?»
«Ты – мой господин», – вымолвила я.
«Я снова разыскал тебя и бросил к своим ногам».
Я глядела на него, трепеща от страха.
«Значит, я – вечная рабыня, а ты – мой вечный господин?»
«Ты – вечная рабыня, – согласился он. – У тебя было много господ, а у меня было много рабынь. Но ты – самая любимая. Ты будешь хорошо служить мне и доставишь неведомые прежде наслаждения».
«Да, господин», – проговорила я, понимая, что я действительно вечная рабыня, а он – один из моих вечных хозяев.
Он достал из плоской шкатулки плеть, поднес к моим губам, и я поцеловала ее.
«Встань!»
Я поднялась. Он обвил меня плетью и подтянул к себе. Я ощутила грудью золотые украшения его одежд. Он держал меня так крепко, что я не могла шевельнуться. Я потянулась губами к его рту…
Белокурая дикарка замолчала и низко опустила голову.
– И что было дальше? – спросил я. Она подняла голову и улыбнулась.
– Не знаю. На этом месте я проснулась.
– Интересный сон… Странно, – размышлял я вслух, – что наивная земная женщина увидела во сне такие детали, как растяжка при порке и дополнительный удар, напоминающий рабыне, что она – рабыня. Обряд целования плети тоже вполне реален и практикуется во многих городах; но как он мог присниться женщине, ничего не знающей о рабстве? Клеймение ножом изредка применяется и сейчас, правда у примитивных народов. Странно, что ты увидела его во сне. Он неизвестен даже многим этнографам. – Я глянул на рабыню. – Ты весьма изобретательна.
– Может быть, я и вправду вечная рабыня, – улыбнулась она.
– Может быть.
– А ты веришь в провалы во времени?
– Не очень, – ответил я. – Я мало что понимаю в таких делах. Я ведь не физик.
– А в то, что у людей может быть много жизней и в каждой из них они могут встречаться?
– Не исключаю. Но поверить в это сложно.
– Такой странный сон… – задумчиво проговорила блондинка.
– Мне кажется, – произнес я, – что сон твой был о нашем мире и нашем времени. В нем зашифрованы не тайны иной реальности, а истины, живущие в твоем подсознании.
– Какие истины?
– Например, что женщина по своей природе – вечная рабыня, а мужчина – вечный господин.
– Мужчины моего мира – не господа своим женщинам.
– Это их и погубило.
– Не всех, – возразила она.
– Может быть, и не всех. Но стоит хоть кому-то из них подвергнуть сомнению уродливые стереотипы, которые вбили ему в голову, как на него тотчас ополчится все общество.
– Неужели у моего мира нет никакой надежды на спасение?
– Почти никакой. Вероятно, кое-где появятся сообщества людей, помнящих, что такое отвага, долг и дисциплина. Эти маленькие общины смогут стать семенем, из которого вырастет новая, здоровая цивилизация людей, живущих в гармонии с собственной природой.
– Неужели моей нынешней цивилизации суждено погибнуть?
– Безусловно. Она сама себя разрушает. По-твоему, агония может продлиться еще тысячу лет?
– Не знаю…
– Боюсь только, – продолжал я, – что на смену ей придет еще более уродливая цивилизация. Блондинка потупила взгляд.
– Люди скорей умрут, чем задумаются, – сказал я.
– Не все, – упрямо возразила она.
– Это правда… В любой культуре найдутся изгои, одинокие странники, с холодным удивлением взирающие на мир с горной вершины.
– Почему же горианам, в отличие от землян, не свойственно стадное чувство?
– Возможно, у них другая психика. А может, это связано с многообразием городов-государств, традиций и каст.
– По-моему, мужчины Гора просто другие.
– Едва ли не все они произошли от землян.
– Наверное, от особенных землян.
– От каких именно? – спросил я.
– От тех, которые способны властвовать.
– На Земле наверняка есть мужчины, способные властвовать, – согласился я.
– Может быть, – вздохнула она. – Не знаю.
– Встань, рабыня, – приказал я.
– Да, господин.
– Нынче ночью ты мне понравилась, рабыня. Пожалуй, ты заслужила клочок ткани на бедра.
– Спасибо, господин!
Глаза ее заблестели. Вряд ли бы она обрадовалась сильней белому шелковому платью до земли.
Я отрезал от рулона алой ткани кусок длиной пять футов и шириной фут, обернул им ее соблазнительные бедра и подоткнул пониже талии, так, чтобы был виден пупок. На Горе это называется «живот рабыни».