Я проделал с девчонками то же, что и он с Тенде. Затем мы взяли два длинных кожаных ремня и связали всех трех рабынь караваном – один ремень захлестывал их шеи, другой – левые лодыжки.

– Не связывай меня вместе с белыми рабынями, господин! – взмолилась Тенде, но Кису только расхохотался.

Мы запрыгнули в каноэ, взялись за весла и принялись спокойно, легко грести, не обращая внимания на Тенде, которая тихонько плакала от унижения.

Гордая дочь Аибу, верховного вождя Укунгу, с каждым днем все лучше понимала, что она всего-навсего рабыня.

– Эй, ты, – приказал я, – ползи сюда.

Я лежал в каноэ, опираясь на локоть. Ярко светили обе луны, и наше судно казалось лишь крошечной щепкой на бескрайней серебристой глади Нгао.

– Да, господин, – откликнулась белокурая дикарка и поползла ко мне. Гладкое тело рабыни в лунном свете тоже отливало серебром. Я слышал, как позвякивают ракушки У нее на шее.

– Устраивайся, – позволил я.

– Хорошо, господин. – Она послушно улеглась мне на плечо.

Мы держали девчонок связанными по рукам и ногам лишь первые два дня путешествия по Нгао, пока не удалились от берегов настолько, что уже не было опасности встретить какое-нибудь каноэ. На третий день мы оставили только караванные узлы, на пятый день распутали им лодыжки, а на шестой развязали полностью.

– Поцелуй меня, – велел я.

Она повиновалась; затем снова опустила мне голову на плечо.

– Ты боишься, – сказал я. В Шенди она была гораздо раскованней. – Помнишь красавицу, которая глядела на тебя из зеркала – там, в Шенди?

– Она была рабыней… – прошептала девушка.

– Разумеется.

– Я боюсь ее.

– Она живет в тебе, – сказал я. – Ты просто на миг увидела свое истинное лицо. Прекрасная рабыня в тебе молила тебя дать ей волю.

– Я не осмелилась… Она была слишком красивой, слишком страстной.

– Ты не осмелилась стать тем, что ты есть?

– Да, – прошептала она. – Если это была я, то я боюсь себя.

– Почему?

– Та, в зеркале, была такой чувственной, такой беззащитной, такой податливой…

– В глубине души ты отчаянно хочешь быть ею.

– Нет, – вздрогнула девушка, – нет.

Я не ответил.

– Две разные женщины спорят во мне, – призналась она.

– Так разреши их спор! Выпусти на волю свое подлинное «я»! Стань настоящей, а не мнимой рабыней!

– Нет, нет, – торопливо сказала она, прижимаясь щекой к моему плечу. Я почувствовал ее слезы.

– Пока ты не сделаешь этого, ты никогда не будешь счастлива.

– Нет.

– Ты должна освободить ее, – сказал я, – ту красавицу, мечтающую о рабском ошейнике.

– Я не смею дать ей волю.

– Неужели правда так ужасна? – поинтересовался я.

– Женщина должна хранить достоинство!

– Самообман, лицемерие, ложь – это ты называешь достоинством?

– Я боюсь дать волю той рабыне…

– Почему же? – настаивал я.

– Я боюсь, – еле слышно пролепетала дикарка, – что она – это я.

– Так оно и есть. Она – это ты.

– Нет, нет…

– Да, – твердо сказал я.

– Но я не женщина Гора!

– Земные женщины, стоит надеть на них ошейник и приучить к плетке, становятся великолепными рабынями.

– Ой! – вздрогнула она под моей рукой.

– Ты вся напряжена и суха внутри.

– Прости меня, господин, – горько произнесла она.

– Ты теперь не на Земле. Здесь никто не станет упрекать тебя за красоту и страстность. Здесь тебе незачем чувствовать себя виноватой в том, что ты – настоящая женщина.

– Я не горианская шлюха!

– Ты думаешь, что мое терпение беспредельно? – спросил я.

– Если господин желает взять свою рабыню, пусть он пoскорей сделает это и позволит мне ползти на место.

Я сжал ее лицо в ладонях.

– Мне больно, господин! – взмолилась девчонка.

– Ты думаешь, что мое терпение беспредельно? – повторил я.

– Я готова исполнить все, что велит господин.

Я видел, что она по-настоящему боится, и еще сильней стиснул ее лицо.

– Ты думаешь, что мое терпение беспредельно?!

– Я не знаю, господин, – пролепетала она.

– Всякое терпение рано или поздно кончается.

– Да, господин.

– В один прекрасный день кончится и мое. Берегись этого дня!

– Да, господин. Я разжал руки.

– Господин хочет меня сейчас? – пролепетала дикарка белыми от страха губами.

– Нет, – ответил я. – Убирайся.

– Хорошо, господин. – Она поползла на место.

Я повернулся на спину, положил руки под голову и уставился в ночное небо, на звезды и луны Гора.

Я слышал, как девчонка в отчаянии царапает дно каноэ – несчастная рабыня, которую отверг ее господин.

Белокурая рабыня погрузила весло в воду.

– Есть ли конец у этого озера? – вздохнула она.

– Есть.

Мы плыли по Нгао уже двадцатый день, питаясь рыбой и утоляя жажду озерной водой. На воде появились коричневатые пятна; запахло цветами. Я знал, что вот-вот покажется устье реки Уа.

– Вы везете рабынь в опасные места? – спросила моя белокурая дикарка.

– Да.

Она вздрогнула, но не сбилась с ритма и продолжала грести. За последние несколько дней она то и дело обращалась ко мне, но я ограничивался краткими обрывистыми репликами либо не отвечал вовсе, а один раз даже заткнул ей рот ее же волосами и завязал лоскутом кожи.

Блондинка усердно работала веслом, несчастная оттого, что впала в немилость у своего господина.

– Уверен, что мы вот-вот подойдем к Уа! – крикнул Айари с носа каноэ.

– Посмотри на воду, – сказал Кису – Чувствуешь запах цветов и леса? По-моему, мы уже вошли в устье.

Я изумился. Неужели устье реки может быть таким широким?

Кису указал в небо:

– Смотрите, миндар!

Мы задрали головы и увидели короткокрылую птицу с острым хищным клювом и ярким желто-алым оперением.

– Это лесная птица, – объяснил Кису.

Миндару свойственны краткие, стремительные перелеты; шумно хлопая крыльями, он носится между ветвями, охотясь на личинок и гусениц. Пестрые перья делают его неразличимым среди цветов.

– Ничего себе, – сказал Айари, указывая влево. На песчаной отмели нежился под солнышком тарларион. Заметив нас, он скользнул вниз и скрылся под водой.

– Все, – сказал Кису. – Мы уже в реке.

– По-моему, это просто коса вдается в озеро, – предположил Айари.

– Нет, – снисходительно рассмеялся Кису. – Это не коса, а речной остров. Их тут полным-полно.

– Куда повернем? – спросил я.

– Направо, – уверенно сказал Кису.

– Но почему? – спросил я.

Для меня, как для англичанина, привычнее поворачивать налево. Подобным образом встречный оказывается со стороны руки, держащей меч. Всегда лучше, чтобы люди попадались тебе с этой стороны. Так надежней. К большому моему удовольствию, на Горе, как в Англии, принято левостороннее движение. Гориане – благоразумный народ. Подобно землянам, они большей частью правши. И немудрено – почти все жители Гора произошли от людей. В горианском, как и во многих земных языках, незнакомец и враг обозначаются одним и тем же словом…

– В любую деревню на берегу Нгао принято входить справа, – сказал Кису

– Почему так?

– Потому что человек при этом открыт для удара клинка, – пояснил он.

– Но разве это разумно?

– А как еще показать, что ты пришел с миром?

– Любопытно… – протянул я.

Лично я предпочел бы заходить слева. Что, если тебя встречают вовсе не с миром? Я воин и хорошо знаю, что одна восьмая ина – ровно столько времени требуется, чтобы повернуться к противнику другим боком, – может стоить жизни.

– Если в этих краях живут люди и если их обычаи схожи с обычаями Нгао и Укунгу, мы должны показать им, что пришли с добрыми намерениями. Это убавит нам забот.

– Звучит здраво.

Мы повернули каноэ направо, и через половину ана остров уже был по левую руку от нас. В длину он достигал нескольких пасангов.