Она снова подняла голову.

Я посмотрел ей в глаза. Необычайно высокий потенциал.

Неожиданно девушка опустила голову и произнесла по-английски:

– Ты меня возбуждаешь, животное. Ты слишком красив. – Она говорила едва слышно, словно сама с собой. – Ты мне нравишься, и я тебя ненавижу. Ты делаешь меня слабой. Ненавижу тебя. Ненавижу.

– Что ты говоришь? – спросил я по-гориански, делая вид, будто не понимаю, о чем идет речь.

– Не возьму в толк, что со мной происходит, – ответила она. – У меня забрали одежду. Посадили в клетку. Поставили клеймо. Выпороли кнутом. Тренируют как рабыню. Но ты мне все равно нравишься. Я не понимаю, что со мной происходит. Мне хочется целовать твои ноги. Хочется тебе служить, быть твоей рабыней. Я ненавижу себя за это! И тебя ненавижу! И их всех тоже! – Она зарыдала. – Наверное, я все-таки рабыня, – прошептала она сквозь слезы. Потом отчаянно замотала головой и несколько раз произнесла слово «нет». – Я не рабыня!

– Что ты говоришь? – еще раз спросил я по-гориански.

– Ничего, господин. Не обращай внимания. Прости меня.

– Наду! – приказал я.

Она тут же приняла позу рабыни для удовольствий.

– Хорошо, – произнес я. Мне действительно понравилось ее плавное, грациозное движение.

– Спасибо, господин, – прошептала она.

– Пора спать, – сказал я.

– Да, господин, – ответила блондинка и свернулась клубочком на железной плите, служившей полом в клетке.

Я посмотрел на нее. Она подняла ноги. Пальчики были оттянуты. Животик слегка втянут. Никто ее этому не учил. Я посмотрел ей в глаза. Она была прирожденной рабыней.

Потом я взял лежащий возле клетки кусок брезента, развернул его и прикрыл им клетку. Чтобы брезент не сдуло, я привязал его по углам к прутьям. Мне не хотелось, чтобы дикарка мерзла.

– Ты чувствуешь запах? – обратился ко мне Улафи.

– Да, – ответил я. – Кажется, это аромат корицы и гвоздики.

– И многих других специй, – подтвердил капитан.

Ярко светило солнце, дул хороший попутный ветер. Паруса были натянуты, волны Тассы тихонько били в обшивку корпуса.

Наступило четвертое утро после моего разговора с Улафи относительно сделки в Шенди.

– Далеко ли до Шенди? – спросил я.

– Пятьдесят пасангов, – ответил Улафи.

Суши до сих пор не было видно.

Рабыни стояли на палубе, опираясь на колени и руки. Они были скованы блестящей цепью около пяти футов длиной, прикрепленной к стальным рабочим ошейникам, надетым поверх обычных ошейников. Девушки тоже почувствовали запах берега и подняли головы. Каждая из них в правой руке сжимала палубный скраб: мягкий белый закругленный камень, используемый для полировки палубных досок. Перед этим они сначала выскребли, вымыли и насухо протерли палубу при помощи тряпок, привязанных к локтям и коленям. После полировки они опять вымоют палубу и еще разок протрут ее тряпками. Матросы бы сделали все это обыкновенной шваброй. Рабыням подобные вольности не позволялись.

Доски сверкали белизной. Улафи хорошо содержал корабль. За спиной у девушек стоял Шока с плетью. Он только и ждал, чтобы хорошенько огреть лентяек по спине, но они трудились в поте лица.

– Смотри, чайки из Шенди, – сказал Улафи, указывая на птиц, которые кружили вокруг главной мачты, – ночью они гнездятся на суше.

– Я рад, – сказал я. Путешествие было долгим. Мне не терпелось сойти на берег.

Я посмотрел на девушек. Саси глянула на меня и улыбнулась. Белокурая варварка тоже подняла голову, принюхиваясь к запаху специй. Она поняла, что мы приближаемся к берегу. Девушка посмотрела на птиц.

Улафи перехватил ее испуганный взгляд и показал наверх.

– Подходим к Шенди.

– Да, господин, – ответила она и опустила голову. Рабыня не знала, что ожидает ее на этой земле.

Шока нетерпеливо взмахнул хлыстом, и девушки поспешно вернулись к работе. Я стоял возле левого бортика и с наслаждением вдыхал запахи земли.

– Полборта влево! – скомандовал Улафи рулевому.

«Пальма Шенди» медленно меняла курс, огромные реи со страшным скрипом развернулись почти параллельно палубе. Попутный ветер погнал судно на юго-восток. Коричневатые пятна на воде стали попадаться все чаще. Суша до сих пор не показалась, но я знал, что мы почти у цели. До берега оставалось тридцать или сорок парсангов, в воде уже явно различались следы наносов почвы, принесенной сюда водами Камбы и Ниоки. Мутные полосы на многие пасанги уходили в глубь Тассы. Камба, как я уже говорил, впадает непосредственно в Тассу, а Ниока – в залив порта Шенди.

Между прочим, «Камба» – не горианское слово. В переводе с внутреннего диалекта оно означает «веревка», в то время как «Ниока» означает «змея». «Ушинди» – это «победа». Таким образом, озеро Ушинди означает на языке аборигенов «озеро Победы» или «Победное озеро». Оно было названо так в честь победы, одержанной на его берегах около двухсот лет назад. Имени победителя уже никто не помнит. Озеро Нгао, или «щит», было открыто Шабой и получило свое название благодаря длинной овальной форме. Именно так выглядят местные щиты. «Уа» в литературном переводе означает «Цветочная река». На Горе говорят на многих языках, сам по себе горианский язык является lingua franca, смесью различных диалектов. Им пользуются повсеместно, за исключением отдаленных районов, например экватора. В Шенди, во всяком случае, говорят на горианском. Слово «Шенди», насколько я знаю, не имеет определенного перевода. Полагают, что это искаженное произношение слова «Ушинди», которым издавна называли всю прилегающую к Шенди территорию. Возможно, слово «Шенди» должно все-таки переводиться как «победа». По-гориански «победа» заучит как «найкус», что очень похоже на слово «найк» (победа) в классическом греческом языке. Шаба обычно называл свои открытия словами из материковых диалектов. Сам он свободно владел несколькими диалектами, родным же для него был язык острова Ананго. При дворе Билы Хурумы, патрона и покровителя Шабы, говорили на одном из материковых диалектов.

– Вижу паруса! – крикнул впередсмотрящий. – Два, слева по борту!

Улафи тут же взобрался на кормовую надстройку. Я поднялся на несколько футов по узловатому канату, висящему на главной мачте.

Парусов, однако, я не увидел. Улафи не лег на другой галс и не поменял курс.

Стиснув ногами канат, я для устойчивости ухватился рукой за мачту. Команда не торопилась открывать пушечные иллюминаторы и вытаскивать из воды весла. Никто не заносил на палубу ведра с водой и песком. Старший помощник Гуди не приказывал обнажить клинки и поднять пики.

Больше всего меня волновало, что нельзя опустить мачты. Корабль с высокими мачтами и поднятыми парусами представлял собой великолепную мишень для противника. На носу стояла легкая катапульта, но возле нее не наблюдалось никакого движения. Непонятно, были ли у Улафи зажигательные стрелы. Казанов с горящей смолой, в которую следует обмакивать наконечники стрел, я тоже пока не видел. До сих пор не развели огня под котлом с маслом. Кипящее масло заливают внутрь глиняных шаров, которыми стреляют из катапульты.

Наконец впереди по курсу показались паруса. Я насчитал одиннадцать одномачтовых судов. Похоже, все в порядке. Если даже я смог разглядеть их паруса, то их впередсмотрящие наверняка уже давно увидели «Пальму Шенди». Тем не менее корабли не убирали паруса и не снимали мачты. Судя по всему, это был торговый караван. Улафи и его команда вели себя спокойно. Должно быть, они знали, что это за корабли. Очевидно, впередсмотрящие уже давно определили их принадлежность. Я тоже успокоился. В конце концов, мы находились в территориальных водах Шенди.

– Поприветствуйте караван! – скомандовал Улафи с кормовой надстройки. На мачтах заполоскались разноцветные флаги.

Я спустился на палубу ближе к правому борту. С двух сторон мимо нас проходили низкие одномачтовые узкие суда, пять – с одной стороны и шесть – с другой. Ритмично поднимались и опускались весла.