– Так прекрати.

– Считаешь себя героем, который выведет народ к свету цивилизации? – спросил Кису.

– Нет, – ответил Мвога. – Я – дипломат. Я служу своим интересам и интересам своих хозяев.

– Наконец-то ты сказал правду.

– В наши дни в политике необходимы такие люди, как я. Иначе не было бы прогресса.

– В природе есть место и тарлариону и осту, – возразил Кису.

– Мое место – в покоях убаров.

– Поговорим в другой раз, – сказал Кису, – с копьями в руках.

– Ты так ничего и не понял, – покачал головой Мвога. – Ты наивен как дитя. Ты не знаешь других цветов, кроме черного и белого.

– Я знаю еще и красный. Таким будет острие моего копья, когда я выдерну его из твоего брюха.

– Империя это переживет, – отрезал Мвога.

– Империя – зло!

– До чего ты все-таки простодушен, – вздохнул Мвога.

– Империю необходимо уничтожить! – рявкнул Кису.

– Так уничтожь ее.

– Иди и пресмыкайся перед своим Билой Хурумой, – сплюнул Кису. – Я тебя отпускаю.

– Весьма благодарен тебе за великодушие, – ухмыльнулся Мвога.

– И не забудь забрать с собой этих рабынь в подарок его величеству. – Кису указал на Тенде и ее служанок.

– Госпожа Тенде, дочь Аибу, верховного вождя Укунгу, станет супругой его величества Билы Хурумы, – высокопарно заявил Мвога. – Во дворце убара состоится торжество бракосочетания.

– Ее продали убару, чтобы скрепить сделку, – презрительно бросил Кису. – Кто она после этого, как не рабыня?

Лицо Тенде оставалось бесстрастным.

– Госпожа Тенде по собственной воле стремится стать убарой Билы Хурумы, – столь же напыщенно проговорил Мвога.

– Одной из пары сотен убар! – фыркнул Кису.

– Она действует по собственной воле, – повторил Мвога.

– Прекрасно, – продолжал глумиться Кису, – значит, она продает сама себя. Отлично, маленькая рабыня!

– Она удостоена великой чести – стать спутницей убара, – сказал Мвога.

– Видал я Билу Хуруму, – скривился Кису. – Для него любая женщина – рабыня, и не более. Я встречал в его дворце свежих, благоуханных рабынь, черных, белых и желтых. Все они хорошо знают, как доставить мужчине удовольствие. Била Хурума собрал настоящий цветник страстных и опытных красоток. Если ты не хочешь изнывать от одиночества в своих покоях, – громко произнес он, обращаясь к Тенде, – тебе придется хорошо повертеться. У тебя будет много соперниц. Ты научишься ползать у ног убара и ублажать его со всем пылом искусной рабыни.

Тенде глядела на мятежника все так же надменно и безучастно.

– И ты будешь делать это, Тенде, – продолжал Кису, – потому что я вижу по твоим глазам: в душе ты – настоящая рабыня.

Тенде томно подняла правую руку, с запястья которой свисал хлыст. Рабыни испуганно замерли и опустили веера.

Тенде грациозно встала с подушек и лениво, словно нехотя, подошла к краю платформы.

– Тебе нечего сказать мне, милая моя Тенде, дочь предателя Аибу? – издевательски вопросил Кису.

Вместо ответа девушка наотмашь ударила его хлыстом по лицу. Кису зажмурился, чтобы уберечь глаза.

– Я не разговариваю с простолюдинами, – проронила Тенде и с тем же каменным лицом вернулась на ложе. По еле заметному взмаху руки рабыни снова принялись обмахивать ее веерами.

Кису открыл глаза. Лицо его перечеркнул кровоточащий щрам. Он сжал кулаки.

– Вперед, – приказал Мвога одному из аскари, стоявших на платформе. Тот прикрикнул на рабов, впряженных в каноэ, и копьем указал на запад. Процессия двинулась с места. Мы молча провожали ее взглядами.

Я покосился на Кису и понял, что долго ждать мне не придется.

– Копай! – прикрикнул аскари.

Я глубоко погрузил лопату в ил. Теперь мне было спокойно и даже радостно.

Мы сидели в клетке на длинном плоту. Я просунул палец под ошейник, чтобы он не так давил на горло. Вокруг распространялся болотный смрад.

Раздалось звяканье цепи – в темноте ко мне кто-то подкрался. Я ногтем соскоблил ржавое пятнышко с цепи у ошейника. Издалека, из-за болота, доносились крики лесных, завывание крохотных длинноруких обезьянок. Около ана назад прошел дождь, небо по-прежнему было затянуто тучами. Для дела, которое нам предстояло, ночь выдалась удачной.

– Мне нужно поговорить с тобой, – сказал Кису на ломаном горианском.

– Не знал, что ты говоришь по-гориански, – откликнулся я, вглядываясь во тьму.

– Как-то раз, еще ребенком, я сбежал из дому. Два года прожил в Шенди, а потом вернулся в Укунгу.

– Наверное, деревня была тесна для тебя. Не всякий ребенок отважился бы на такое долгое и опасное путешеcвие.

– Но я вернулся в Укунгу, – повторил он.

– Должно быть, потому ты так радеешь за Укунгу, что когда-то сбежал из этих мест.

– Мне нужно поговорить с тобой.

– А что, если я не разговариваю со знатными людьми?

– Извини меня, – сказал Кису. – Я был дураком.

– Значит, ты все-таки решил взять пример с Билы Хурумы, который говорит со всеми?

– А как иначе услышать другого человека и понять его?

– Нищий может говорить и с нищим и с убаром, – сказал я

– Это – пословица Шенде.

– Да.

– Ты говоришь на ушинди?

– Немного.

– Ты понимаешь, что я говорю? – спросил он на диалекте, которым пользовались при дворе Билы Хурумы.

– Да, – ответил я. Ему было так же нелегко говорить на горианском, как и мне на ушинди. – Если будет непонятно, я скажу.

Я не сомневался, что мы поймем друг друга, лавируя между двумя языками.

– Я постараюсь говорить по-гориански, – сказал Кису. – По крайней мере, это не язык Билы Хурумы.

– У него есть и другие достоинства, – заметил я. – Это сложный и красивый язык с обширным словарем.

– Самый красивый язык в мире – язык укунгу, – возразил Кису.

– Может быть. Но я его не знаю.

Если бы меня спросили, какой язык самый красивый в мире, я бы назвал английский или горианский. Однако мне доводилось встречать людей, которые говорили то же о французском, немецком, испанском, китайском или японском Причина ясна – каждый защищает свой язык. Когда речь заходит о родном языке, все мы становимся шовинистами и слепо не желаем замечать очевидного превосходства английского языка. Или горианского. Или французского. Или немецкого, испанского, китайского, японского, хинди…

– Я постараюсь говорить по-гориански, – повторил Кису

– Ладно, – великодушно разрешил я и в душе облегченно вздохнул.

– Я хочу сбежать, – сказал он. – Я должен вырваться отсюда.

– Прекрасно. Чего мы ждем?

– Я не знаю, как это сделать.

– Средства для побега давным-давно у нас в руках. Мне не хватало только помощи.

Я повернулся к Айари

– Передай по цепи, в обе стороны, на разных языках, что сегодня ночью мы бежим.

– Как ты собираешься это сделать? – изумился Айари.

– Скоро увидишь.

– А что, если кто-то побоится бежать? – спросил он.

– Их вырвут живьем из цепи.

– Мне это не нравится.

– Хочешь быть первым? – осведомился я.

– Нет, нет, – торопливо сказал Айари. – Я занят. У меня много дел. Я должен передать твои слова по цепи.

– Как мы вырвемся на волю? – снова спросил Кису.

Я протянул руку к его ошейнику, нащупал начало цепи и принялся перебирать по ней руками, пока не добрался, футов через пять, до ошейника следующего человека. Я плотно прижал этих двоих друг к другу и перехватил цепь возле их ошейников так, что получилась петля. Я на ощупь просунул ее снизу между концами двух бревен и вытянул вверх. Низ петли, тесно обхватывающий бревно, оказался под водой. Один из концов цепи я протянул силачу Кису, зa другой взялся сам.

– Понял, – сказал Кису, – но, по-моему, это ненадежное средство.

– Попроси аскари, – бросил я, – может, они предложат что-нибудь получше.

Налегая изо всех сил, мы принялись ровными, скользящими движениями перепиливать цепью бревно. За несколько мгновений наша варварская пила рассекла кору и вгрызлась в твердую древесину. Время от времени металл повизгивал, проворачиваясь в мокром дереве, но большей частью работа шла бесшумно – звуки не вырывались из-под темной поверхности воды. Аскари сделали большую ошибку, оставив нас в цепях в клетке на бревенчатом плоту. Работу пришлось приостановить только раз, когда мимо нас в каноэ проплывал патруль аскари.