Исходя из вышеперечисленного, граф не очень-то испугался, когда его застукали за порчей казённого имущества.

— Повторяю вам свой вопрос: зачем вы мебель мою искалечили?

Пётр Сергеевич не дрогнул ни одной из щегольских бакенбард.

— Мммм… Мебель? Вы изволили сказать «мебель»?!

— А что же это в понимании вашей светлости?

— Если это мебель, то я — отставной фельдфебель, — бойко срифмовал постоялец, прыгая со стула на вытертый ковёр. Далее он сделал парочку прыжков, потрогал мускулы, присел раз десять, всем своим видом давая понять, что у него на всякий вопрос давно ответ заготовлен, а что касаемо дельных советов, то они ему ни к чему.

Хозяин несколько стушевался, а граф, воспользовался случаем, добавил ясности — или туману! — перейдя на тихий шёпот:

— Ежели бы я только захотел, то остановился бы в шикарном месте, подороже, но там обзор из окон не тот, ну, вы меня понимаете…

— Никак нет, не понимаю-с! Довольно смутные ваши пояснения, извольте выражаться по-простому…

— Ну, коли не поняли, тогда слушайте!..

Граф пустился в такое пространное объяснение обстоятельств, вынудивших его селиться «где попало», что Свирид Прокофьевич искренне пожалел о своём поступке — о том, что прильнул к замочной скважине в столь неудобную минуту. Замечание он высказал исключительно для проформы, дабы их светлость не подумали о гостинице плохо, дабы не сочли местные нравы слишком уж вольными, мол, и на стулья тут можно с ногами залезать, и в кроватях, Господи прости, забавляться с чужими жёнами. Ну, а ежели их графская светлость числятся на секретной службе, то тогда, конечно, другое дело…

Хозяин склонил неровную лысину, обрамлённую седой порослью, в сторону рассказчика, почти прильнул к нему ухом, да и глазами выразил почтение, но Пётр Сергеевич, тем не менее, обиделся, вернее, сделал вид, что расстроен.

— И потом, — продолжил граф, — я ведь неоднократно намекал вам, что сестра моя, наконец, оформила наследство, и что деньги нашего покойного отца вот-вот прибудут сюда вместе с нею! А денежки, скажу я вам, немалые…

Прочитав недоверие во взгляде визави, граф не поленился и достал из-за пазухи медальон с портретом гладко причёсанной красавицы.

— Сестра моя!

— Она у вас брюнетка? — ещё более нахмурился хозяин.

— Да… Вы против?

— Мне кое-что припомнилось…

«Врёт, всё врёт про сестру, ведь ровно месяц назад у него на бюро портрет блондинки находился! Тоже сказал, что сестра. Заигрался, видно, с бабами их светлость…» — подумал Свирид Прокофьевич, но высказать сию догадку не осмелился.

Граф, между тем, захлопнул медальончик, возвратил его на место — за ворот кружевной рубахи, застегнул все пуговицы камзола и… С грохотом захлопнул дверь! Наплевав на правила учтивости. Старый склочник явно не собирался уходить, так к чему долгие прощания?

Дверь хлопнула, прохладный воздух из коридора моментально прекратился, и вскоре граф нашёл себя погружённым в привычные ароматы номера, где кроме мышиного помёта, пахло ещё то ли супом, то ли табаком, то ли портянками, то ли и тем, и другим, и третьим. Нет, определённо следовало выйти в свет, да поскорее!

Раздумывая, что бы это ещё такое надеть, ибо по стеклу уже во всю барабанили дождевые капли, граф задержался у шифоньера с зеркалом. Он ухмыльнулся, смастерил своему отражению рожицу, по-детски высунув язык. Хандра прошла, ему хотелось повеселить себя, а заодно и хмурого хозяина, который, без сомнения, находился на своём посту. «Занятный старикан, — подумал Пётр Сергеевич. — В его возрасте и я, вероятнее всего, буду часами выстаивать под чужими дверями, в замочные скважины пялиться…»

Граф оказался прав — хозяин и не думал уходить.

— Надо бы заплатить! — крикнул Барский через дверь, через всё ту же замочную скважину.

— Всенепременно! — откликнулся «их светлость». — Аккурат сегодня еду в Петербург, вернусь с деньгами…

— Когда вернётесь?

— Завтра к полуночи. Привезу сестру, недавно получившую наше общее наследство, тогда не только на ремонт вашей… мммм…. мебели, но и на оплату номера, пожалуй, хватит…

Не желая продолжать беседу, граф замолчал, отвернулся от двери и снова глянул в окно. По стеклу уже вовсю барабанили капли. Скорей накинуть дождевой кафтан! Подойдя к зеркальному шкафу, граф улыбнулся отражению, послал воздушный поцелуй и… Поклонился! В результате чего за дверью снова раздалось покашливание.

«Вот уж несдержанный хозяин мне попался, — подумал постоялец, — а я-то полагал, что он солидный человек. Ха! Знал бы он, что за прекрасная особа в скорости здесь поселится, непосредственно в этой комнате, не так бы ещё закашлялся — старички сами не свои до девиц!»

Хозяин не только про девицу толком ничего не ведал, он также не имел ни малейшего понятия о том, кому посылались поцелуи. До того утра «их светлость» не давали ему повода сомневаться в своём умственном благополучии, а также не имели видимой привычки сюсюкаться с кем бы то ни было. Не может быть, чтобы граф нежничал сам с собою.

Пётр Сергеевич тем временем, накинув дождевой кафтан и сунув ноги в галоши, резво подскочил к двери, элегантным движением отворил её и, чуть не сшибив хозяина с ног, устремился вдоль пыльного коридора. Даже не потрудившись запереть комнату на ключ!

— Э-э-э… Вам цветы к приезду ставить? — промямлил ему вслед Свирид Прокофьевич.

— Разумеется! Моя сестра их обожает! — ответствовал ветреный граф.

Проводив гостя взглядом, хозяин выдал тяжеленный вздох и вдруг ударился в философию:

— Шкаф за каким-то лешим приволок… Кто нынче селится с собственной мебелью? Одни сумасшедшие…

Затем, поразмыслив, добавил:

— Коли он дверь не запирает, то и шкаф у него, стало быть, не заперт… Что там внутри, ась?

Подкравшись к чужой мебели на цыпочках, хозяин заведения секунды три постоял, глядя в зеркало. Вдруг отражение преобразилось: вместо фикуса возник горшок с пылающими фуксиями, а вместо бедной этажерки с затёртыми книгами нарисовался трельяж французской работы, уставленный одеколонами, духами, пудреницами и прочими дамскими радостями. В самом дальнем углу таинственного интерьера обозначилась лаковая ширма с китайскими рисунками, из-за которой вышла дама, сильно смахивавшая на дворцовую фрейлину. Она послала ошалевшему директору воздушный поцелуй. Тот, на всякий случай, ответил двойным поцелуем и низким поклоном.

Вежливо улыбнувшись, дама спросила:

— Моя дочь ещё не прибыла?

— К-к-какая дочь?!

— Моя Анна… Мы с ней уж месяц как не виделись…

Директор в страхе покинул номер, так и не исследовав внутренности шкафа. Дух перевёл лишь в кабинете. Там он кинулся к иконам, стал истово креститься. После чего сел за дубовый стол и принялся строчить отчёт в контору по сбору податей. В письме он сообщал, что беден и вот-вот обанкротится.

Незавидное положение своё господин Барский много раз оплакивал, но этим утром было особенно горько, ибо вдруг вспомнилась молодость. И проснулась неожиданная зависть. Да! Хозяин доходного дома и двух постоялых дворов завидовал нищему графу: и красив тот, и блондинист, и одет пока ещё недурно. И успех у женщин, несомненно, есть.

В молодости Барский, тогда ещё «Свиридка Молотило», тоже был красавцем, но не городским, а деревенским, крепостным крестьянином он был. С рождения числился невольником в имении на двести душ, но сие не помешало ему к сорока годам стать владельцем нескольких гостиниц. И всё благодаря молодости и прыти! Всякий юноша, будучи не дураком и имея рядом богатую особу дамского пола, может сделать себе приличное состояние в два счёта.

Свиридка слыл среди крепостных парней самым сноровистым и мускулистым, и это было подмечено барыней, которая, по счастливому стечению обстоятельств, тоже родилась крепостной. Хозяин имения, бездетный барин-вдовец удочерил её «для получения наследства», и она, сменив сарафан на рюши, стала хаживать фасонисто, виляя уже не крестьянскими, а благородными боками. А поздно ввечеру, когда хозяин начинал храпеть в своей спальне, на сеновале аккурат разворачивалось «действо».